Лутра

— Пора уже начинать, — верещат сороки. — У нас хорошие, крепкие клювы.

— Так-так, — кричит сойка. — В камышах уже давно не было двух таких огромных туш.

—Человек-человек, — затрещала одна из сорок, и в ответ взлетает вся орава.

Миклош обходит вокруг мертвых собак.

«Тут им не место», — думает он и оттаскивает их подальше в заросли.

Из камышовых снопов он делает шалаш. Потом вспарывает собакам брюхо и прячется в своей засаде; не затем, чтобы охотиться, а чтобы испытать шалаш и осмотреться.

Шалаш неплохой, но кое-что надо подправить. Утоптать под ногами камыш, чтобы он не трещал, лишние щели заткнуть, — ведь когда сидишь в теплой комнате, завывание ветра кажется приятным и дружелюбным, а здесь — враждебным и леденящим.

Некоторые снопы обгорели во время пожара, но не беда, тем естественней они выглядят. Дичь отпугивает всякая новизна.

Собаки удачно лежат, в них удобно целиться, и теперь их распоротое брюхо привлечет крылатых могильщиков: вороны и сороки не могут сами разорвать промерзлую собачью кожу и добраться до мяса. «Хорошие потасовки будут тут между серыми воронами и грачами, — улыбается егерь, — а потом появятся сарычи и разгонят их. Следы расскажут, когда придет на даровое пиршество лисица, о нем она узнает не только по запаху, но и по шуму средь бела дня».

Потом егерь задумывается уже не о лисице, а о субботнем ужине, или, точнее, не будем ходить вокруг да около, точно лиса вокруг капкана, — Миклош думает об Эсти. Глубоко погруженный в мечты о будущем, он не заметил бы даже налетевшего на падаль орла-бородача, а не то что жалкой серой вороны, которая тихонько села на землю возле собак, не желая никому выдавать своего открытия. Эта серая ворона, только что сюда прилетевшая, не видела, как Миклош делает засаду, однако кое о чем подозревала.

Миклош же ни о чем не подозревал и думал, когда ему объясниться с родителями Эсти. И как? Но сначала надо поговорить с девушкой, теперь уж серьезно.

Но вот, оторвавшись от этих приятных мыслей, он посмотрел в щелку.

—Да как же ворона тут очутилась? И осторожно поднимает ружье.

Он с удовольствием наблюдал бы еще, ведь книгу зимней жизни лугов можно читать преимущественно в это время, и чтобы ее прочитать, мало одной жизни, но зимний день короток, и ворона нужна для капкана.

Сонную тишину сумерек разрывает треск выстрела.

—Ка-а-р, что случилось? Ка-а-ар! — вскрикивают в стороне вороны, но, ничего интересного не видя, не приближаются.

Вскоре Миклош покидает шалаш. Одну из собак он отодвигает чуть подальше. В рюкзаке у него трехногая скамеечка и ворона. Он спешит выбраться из горелого камыша. Хорошо бы пошел небольшой снежок, скрыл его следы, уничтожил запах сапог, но ветер стих, и синеватый туман над полями обещает холодную ночь.

На околице дымкой окутаны яблони, и на дорожке видны следы охотника. Весной тут все заполонит солнце и зелень, крик детей и гусей. Старые гусаки, ковыляя, будут глядеть на небо, высматривая коршуна, а гусята с удовольствием щипать сладкую травку. Такую же сладкую, как молодость. Ребята станут плести цепочки из стеблей одуванчика, выделяющего горькое молоко, которое хоть раз в жизни все отведывают. А недоверчивые и любознательные даже не раз.

Но весна еще далеко, а тетя Эржебет близко и, приложив руку ко лбу, следит, как Миклош приближается к ее дому.

— Это ты, Миклош?

— Добрый вечер! — говорит егерь, считая вопрос тети Эржебет праздным. — Куры уже сели на насест?

И этот вопрос оказывается праздным, ведь куры сидят на шелковице, вытянув от любопытства шеи.

Сняв рюкзак, Миклош достает оттуда ворону, капкан й жестянку с заячьим салом.

— Что это?

— Заячье сало, — отвечает он. Я смажу им капкан, и тогда ни лисица, ни хорек не почуют запаха моих рук.

— Ну да?

— Точно.

Выдернув из вороньих крыльев несколько больших перьев, он делает в тушке птицы несколько надрезов, затем кладет ее в капкан и заряжает его.

— Готово дело. Но предупредите соседей, тетя Эржебет, а то как бы не изувечился какой-нибудь ребенок.

— Сюда никто не ходит, а мои куры…

— Когда ваши куры слетят с дерева, капкана здесь уже не будет. Я повешу его в хлев, а опять поставлю лишь вечером. Авось кто-нибудь попадется.

— Хорошо бы. Зайди, Миклош, в дом, выпей стаканчик.

— Спасибо, тетя Эржебет, но сейчас мне нельзя, есть еще дела.

Наконец он добрался до дому. Комната приняла его в свои теплые объятия. Он был на ногах с четырех часов утра, и теперь ему вдруг до одурения захотелось спать. Он сел, скинул сапоги.

—Тетя Юли, если загорится дом, разбудите, сам я не проснусь.

Взяв лампу, старушка посмотрела по сторонам, и когда закрыла дверь, Миклош уже был в постели.

«Утречком рано я пойду… пойду…» — И мысли его покатились в пропасть сна.

Потом пропасть исчезла, все исчезло, и сны провалились куда-то.

Было уже часов около восьми, по-деревенски это поздний вечер, почти ночь.

Деревенские жители — лентяи, может подумать читатель-горожанин и решит, что Миклош спит вдвое больше, чем порядочный работающий человек.