Лутра

Карак с нетерпением дожидался ночи: в чужом месте его волновал непривычный шум. Недалеко была мельница, влажный ветерок доносил оттуда собачий лай, и в какой-то момент лис чуть не вскочил, хотя бегать при дневном свете — самая большая глупость. Но наконец солнце стало садиться, удлинились тени, и когда поблизости зашуршала мышь, Карак ее поймал.

— Даже ты пытаешься меня напугать?

Мышь не успела ничего ответить, да это и не требовалось. Облизав уголки пасти, Карак почувствовал, что раны его хорошо заживают. В его памяти возникли Мяу, камыши, и как только замигала первая звездочка, он пошел домой с намерением найти и съесть оставшиеся полкошки.

На лес уже опустился сумрак, и коричневые борозды нивы слились с зелеными всходами. Теплый пар с пашен уже улетучился, и ясное небо предвещало холодную ночь.

Карак вздохнул; добравшись до поля, где недавно паслись гуси, он даже прижался на минутку к земле: от следов исходил такой приятный запах. Этих больших красивых птиц там уже не было, но у лиса хранились приятные воспоминания о гусях, которые, подстреленные дробью, погибали вдали от воды. Дробь это не пуля, которая или убивает, или летит мимо. Заряд дроби — это сотня крупинок, и если он целиком попадает в дичь, она сразу гибнет, но если лишь частично, то через несколько дней она может и выздороветь. При попадании в сердце или голову, чтобы убить птицу, достаточно, конечно, и нескольких дробинок. Гуманный охотник знает, как далеко бьет его ружье, и не пытается ставить рекорды, посылать несколько дробинок в сердце или голову. Он знает также, что из большого заряда в дичь почти всегда что-нибудь да попадает и после жестоких страданий ее ждет гибель. Она сидит, скорчившись, мучается в морозную ночь, а бессовестный охотник в хорошо натопленной комнате за стаканом вина говорит:

—Смылся этот жалкий гусь, а ведь покачивался в воздухе.

Улететь-то он улетел, но недалеко, и лихорадочно блестящими глазами смотрит сейчас в ночь, в которой уже подкрадывается к нему смерть. И тут лиса, кладущая конец его страданиям, в сущности, является избавителем.

У Карака нет спасательных намерений. Он просто-напросто голоден. До остатков кошки еще надо добраться, и он вообще не уверен, целы ли они. Камыши знакомы и другим лисам, которые разделяют его точку зрения, что птичка принадлежит не тому, кто ее выпускает, а тому, кто ее поймает. Хорошо зная это, Карак проявляет беспокойство. Но камыши преобразились, и нельзя очертя голову бежать в заросли.

«Ба, что так приятно пахнет?» — думает он. Ему не знаком запах жареного мяса, но без долгих раздумий он выкапывает из-под кочки большую обгоревшую жабу. По мнению жаб, самое подходящее место для ожидания весны — это кочка: на ней можно сидеть наполовину зарывшись в землю, наполовину укрывшись толстым слоем листьев. Что случится пожар, этого жаба знать не могла и поэтому спеклась в жару. Карак не стал ее за это порицать: с раздутым брюхом и чувством самодовольства приближался он к своей летней квартире.

—Рак-квик-квик, — затрещала вверху серая цапля и, оттолкнувшись ногами, покинула иву, где собиралась переночевать.

Карак в испуге прижался к земле, и сердце его тревожно забилось.

—Чтоб ты переломала свои ноги-спички, поганая воровка, похитительница рыб. Чтоб вцепилась тебе в шею большая сова, она давно уж, как я вижу… — распластанный на земле лис, у которого бешеное сердцебиение стало уже проходить, изрыгнул еще несколько проклятий в темноту, где скрылась эта выносливая птица.

Карак в сущности был прав, ведь цапли давно уже улетели, и только эта почему-то застряла. Она чуть не выклевала глаз Лутре, и непонятно, чего она тут дожидается. Может быть, у нее повреждено крыло, и она не решается пуститься в путь? Ждет самца, который где-то пропал, или предчувствует, что зима будет мягкой и нет смысла улетать отсюда? Кто знает, ведь цапля — суровая, скрытная птица, а возможно, она и сама не ведает, чего ждет. И отчего она испугалась, сидя в своей высокой спальне, ведь лису все равно туда не забраться?

Пока Карак приходил в себя, цапля устроилась на сухой ветке старого тополя. Взмахнув шелестящими крыльями, она сбила несколько листочков, и дерево встрепенулось. Задрожали оставшиеся листья:

— Чего тебе тут надо? Почему ты не летишь следом за другими цаплями ?

Но, глядя на безмолвную реку, она не отвечала. А потом слилась с ночью.

Карак обошел вокруг островка ракитника, где была его нора, и с бесконечной осторожностью пополз по старой тропке, ничуть не пострадавшей от огня под защитой склоненных над ней сырых кустов. В ночном воздухе не было никаких опасных запахов, и жажда доесть остатки кошки победила излишнюю осмотрительность. Мяу, конечно, лежала там, где ее оставили, и довольный Карак присел возле нее на корточки. Он ел не спеша: от каждого движения у него болела морда и нос был излишне чувствителен. Закончив ужин, лис осмотрелся по сторонам, словно в поисках пищи. Но сделал он это лишь по привычке, ведь под звездным небом вокруг него больше не было ничего съедобного.