Лутра

Птицы уже покинули старый тополь. Вскоре Миклош неподалеку от тополя вылез на берег и принялся искать кошку, которая уже перекочевала в желудок лиса. Карак спит, да это и к лучшему, иначе бы он услышал крепкие слова егеря по поводу кошки и, главным образом, исчезнувшего носового платка. Ведь Миклош не знает, что эти проклятия надо адресовать двум ворам, да, собственно, и не ворам, ведь Мяу по праву принадлежит лису, а старушка просто-напросто платок нашла. Миклош с грустью смотрит вслед лодке. Теперь он уже никогда не узнает, при каких обстоятельствах погибла кошка, и бредет домой пешком, хотя мог бы доплыть на лодке. Но он знает: сегодня пусто, а завтра густо, и примиряется с потерей носового платка, хотя от холода у него течет нос.

Идет егерь, в сумке у него болтаются две вороны; мысленно он обшаривает весь берег, обрывы, наклонившиеся над водой деревья, поросшие камышом излучины, ломает голову, где же нора большой выдры? Может, возле мельницы? Нет, выдра избегает соседства с человеком. Или она переселилась куда-нибудь, и следы ее старые? Нет! Янчи вчера нашел свежую рыбу. Где же она прячется, где?

А Лутра после выстрелов успел уже успокоиться. О происшедшем он узнал по тому, что вороны упали в воду возле норы, да и сорока предупредила его, что по реке плывет лодка. Новость эта не особенно его встревожила, но при звуке первого выстрела он подпрыгнул. И тут же услышал, как ворона шлепнулась в реку, потом раздалось жалобное карканье и второй выстрел, теперь уже совсем близкий. Лутра стал обнюхивать запасный выход, поскольку лодка, чтобы выловить из воды убитых птиц, повернула перед главным, и откуда было знать старой выдре, что на сей раз не ее шкура стоит на карте? Она понимала, что это дело нешуточное; шкурой она дорожила больше, чем Миклош брюками, ведь егерь и без брюк остается все тем же Миклошем Вашвари, а выдру без шкуры выдрой уже не назовешь.

Итак, Лутра внимательно смотрел в окно туннеля, которое передавало сигналы света и звука; но шум смолк, голоса отдалились, и плеск весел почти затих. И потому он опять лег на брюхо, ранка на морде заныла, и тогда ему померещилось, будто перед ним стоит цапля. Глубокий порез воспалился, и тяжелый дух гноя проник в запасной выход, где сидел настороже жук — мертвоед Зу. Зу сразу приободрился.

— Ах, какой прекрасный аромат, — и влетел в теплый воздух норы. — Где-то здесь. Здесь должно быть. Поглядим-ка… — И он начал ползать по опавшим листьям, пока не попал в задний отнорок. — М-м-м… зум-м-м.

Он взлетел, а Лутра открыл глаза, словно спрашивая: «Как ты здесь оказался?»

Старая выдра не переносила присутствия посторонних в своем доме. Ни больших, ни маленьких. Она лежала не шевелясь, но насторожившись.

М-м-м… зум-м-м, замечательная рана, замечательная глубокая ранка, теперь я сделаю над ней круг…

Но жук сделал только полкруга: как только он подлетел к носу выдры, та расправилась с ним одним взмахом лапы, необычайно быстрым и точным. Этого уже не узнал Зу, и никто никогда, конечно, не узнает, — кому до этого дело? В норе стало темно, однако Лутра прекрасно чувствовал себя во мраке; он широко раскрыл глаза и даже несколько расслабился, ведь он отличался прекрасным зрением, и его

единственный большой враг, человек, был по сравнению с ним просто слепым.

Но вот Лутра потянулся, а потянувшись, почувствовал, что голоден. Голод же рождал мечты о рыбе, лягушке или крякве, словом о какой-нибудь пище. От таких мыслей не сидится на месте, поэтому Лутра скатился вниз по гладко утоптанному дну туннеля и, по привычке понюхав воду, нырнул. Уши он аккуратно закрыл, вернее, они инстинктивно закрываются сами так же, как человек инстинктивно делает вдох.

Вода была достаточно прозрачной, Лутра огляделся и, извиваясь всем телом, поднялся кверху и поплыл «посередке», так что и под ним, и над ним был слой воды примерно в человеческий рост. По дну кто-то ползет, не плывет, а ползет, хотя это и рыба, налим. Такой же ночной хищник, как выдра. Он отдыхал среди прибрежных камней, а теперь полуползет, полуплывет в поисках «хлеба насущного». Меню налима: водяные насекомые, личинки, червяки, головастики, рачки и, к сожалению, икра. Налим — очень вредная рыба, но этот уже больше не сможет причинить вреда. Лутра падает на него мягко, неслышно, как осенний лист с дерева на землю, и хватает почти не сопротивляющуюся жертву. Потом с налимом в пасти высовывает голову из воды, два глотка: была рыба и уже нет ее.

Вечер звездный, вокруг тишина, никаких подозрительных запахов; налим заглушил сосавший выдру голод, и поэтому Лутра никуда не торопится. Он ложится на воду и отдается во власть течения. Только рулит хвостом.

—Жизнь прекрасна, — сказал бы Лутра, будь он человеком.