Лурд

Пьеру пришлось нагнуться, чтобы ее услышать, — так оглушительно звучали сетования Бернадетты, распеваемые проходившими мимо паломниками. Голоса раздавались все громче и громче, строфы перепутались, каждый участник процессии неистовым голосом пел сам по себе, не слыша соседа. Вокруг глухо шумела обезумевшая толпа, опьяненная верой. А назойливый припев: «Ave, ave, ave, Maria!», повторяясь, звучал все громче, покрывая весь этот страшный шум.

Пьера и Мари удивило внезапное появление г-на де Герсена.

— Ах, дети мои! Я не хотел задерживаться наверху, пришлось дважды пробираться через процессию, чтобы попасть сюда… Но что за зрелище! Несомненно, это самое лучшее, что я видел здесь до сих пор.

Он стал описывать процессию, которую видел с Крестовой горы.

— Представьте себе, дети мои, — внизу такое же небо, как вверху, но на нем сияет одно-единственное гигантское созвездие. Далеко в темных глубинах движутся мириады светил, и весь этот поток света изображает дароносицу, да, да, настоящую дароносицу; подножием ей служат ступени, стеблем — две параллельные аллеи, а облаткой — круглая лужайка, к которой они сходятся: как будто дароносица из горящего золота, пылающего во тьме, рассыпалась звездами. Это гигантское и величественное зрелище, и я, право, никогда еще не видел ничего подобного!

Он размахивал руками, его захватило волнение художника, он был вне себя от восторга.

— Папочка, — нежно сказала ему Мари, — раз ты уже вернулся, иди-ка спать. Сейчас около одиннадцати, а ты должен выехать в три часа утра.

И она добавила, чтобы убедить отца:

— Я так рада, что ты поедешь в эту экскурсию!.. Только вернись завтра пораньше, потому что ты увидишь, увидишь…

Она не решилась утверждать, что выздоровеет, но была в этом уверена.

— Ты права, я пойду лягу, — ответил, успокоившись, г-н де Герсен. — Раз Пьер с тобой, я спокоен.

— Но я не хочу, чтобы Пьер проводил здесь ночь! — воскликнула Мари. — Он только подвезет меня к Гроту, а потом пойдет следом за тобой… Мне никто не нужен, любой санитар отвезет меня утром в больницу.

Пьер помолчал.

— Нет, нет, Мари, я останусь, — произнес он просто. — Я, как и вы, проведу ночь у Грота.

Она открыла было рот, чтобы возразить, но Пьер сказал это так мягко! Она почувствовала в его словах огромную жажду счастья и смолчала, взволнованная до глубины души.

— Ну, дети мои, договаривайтесь; я знаю, что оба вы благоразумны, — проговорил отец. — Спокойной ночи, не беспокойтесь обо мне.

Господин де Герсен крепко поцеловал дочь, пожал обе руки Пьеру и ушел, затерявшись в тесных рядах процессии. Ему пришлось снова ее пересечь.

Мари и Пьер остались одни в тенистом уединенном уголке под деревьями; Мари сидела в тележке, Пьер стоял на коленях в траве, облокотившись на колесо. Шествие со свечами продолжалось, на площади Розер огни сплетались в настоящий хоровод. Больше всего восхищало Пьера то, что от дневного, разгульного веселья не осталось как будто и следа. Казалось, свежий горный ветер унес все запахи обильной пищи, радость воскресного обжорства, смел горячую, зловонную пыль деревенского праздника, носившуюся над городом. Над паломниками раскинулось необъятное небо, усеянное чистыми звездами; от Гава исходила приятная свежесть, легкий ветерок доносил аромат полевых цветов. В глубокой ночной тиши жила бесконечная тайна, единственно материальными были лишь огни свечей, которые его подруга сравнивала со страждущими душами, искавшими спасения. Кругом царил изумительный покой, исполненный безграничной надежды. С тех пор как Пьер находился здесь, воспоминания о прошедшем дне — об этом обжорстве, бесстыдной торговле духовными предметами, о развращенном, продажном старом городе, обо всем, что так глубоко оскорбляло аббата, — постепенно отлетели прочь, и сейчас он чувствовал лишь божественную прелесть дивной ночи, воскрешавшей все его существо.

Мари, также проникнувшись бесконечной нежностью, проговорила:

— Ах, как счастлива была бы Бланш, если б увидела все эти чудеса!

Она подумала об оставшейся в Париже сестре — учительнице, которая тяжелым трудом добывала для семьи хлеб, бегая по урокам. И достаточно было коротенького слова «сестра», хотя она ни разу не говорила о ней со дня приезда в Лурд, чтобы вызвать воспоминания о прошлом.