Луны Юпитера

Ева отрывает голову от сложенных на столе рук. Ее занавесочная фата сползла на один глаз, все краски потекли, из-за чего личико превратилось в пятнистый цветок. Она изрекает сурово и громко:

– Я не ископаемое!

– Конечно нет! – заверяет ее Валери, и уже начались зевки, задвигание стульев, застенчивые и официальные улыбки, задувание свечей: время расходиться.

– Вдохните запах реки! – призывает всех сразу Валери.

В темноте голос ее звучит одиноко и нежно.

– Луна в ущербе.

Не кто иной, как Роберта, объяснила Джорджу, что означает «луна в ущербе», и когда он произносит этот термин вслух, получается нечто вроде подношения.

Сейчас, когда они едут меж двумя черными полями, это определенно звучит как подношение.

– Да, в самом деле.

Роберта не отвергает это подношение молчанием, но и не выказывает особой радости. Она хранит вежливость. Зевает, и зевок получается глубоко личным. Это не какая-то намеренная тактика, хотя Роберта знает силу равнодушия. Силу всего, что подлинно. Притворство он всегда раскусит; на любую тактику найдет противодействие. А ей надо бы пойти дальше – туда, где ничто не будет ее волновать. Тогда он почувствует, как она легка и далека, и чувства его оживут. Она обладает властью. Но стоит только оценить это по достоинству, как власть начнет ускользать. Вот Роберта и теряется в раздумьях, а сама зевает и балансирует на грани между бесчувственностью и чувствительностью. Будь ее воля – она бы осталась на этой грани.

Полутонный пикап, несущий Джорджа и Роберту с Евой и Анджелой, сворачивает на третью поселковую дорогу Уэймута, известную среди местных жителей как Телефонное шоссе. Это гравийная дорога, довольно широкая, хорошо укатанная. На нее они свернули с Ривер-роуд, более узкой трассы, проходящей мимо дома Валери. От угла Ривер-роуд до ворот Джорджа примерно две с четвертью мили. Этот отрезок Телефонного шоссе пересекают под прямым углом две второстепенные дороги. На каждой, в отличие от Телефонного шоссе, есть стоп-линия. Первый перекресток проехали. Из второго, с левой стороны, выворачивает бутылочно-зеленый «додж» 1969 года, несущийся со скоростью миль восемьдесят-девяносто в час. С вечеринки едут домой, в Логан, двое парней. Один вырубился. Второй крутит руль. Фары включить забыл. Дорогу ему освещает луна.

Времени не остается даже на одно слово. Роберта не вопит. Джордж не касается тормозов. Перед ними темной вспышкой, без фар, проносится здоровенный и, можно подумать, беззвучный автомобиль. Он выныривает из черной кукурузы и заслоняет собой весь воздух, как плоская рыбина в аквариуме, которая выскользнула невесть откуда и заслонила собой всю стенку. Между «доджем» и фарами пикапа нет и метра. И вот «додж» уже исчез. Скрылся в кукурузе по другую сторону шоссе. Они едут дальше. Двигаются по Телефонному шоссе и сворачивают в переулок, останавливаются во дворе и застывают перед темной махиной недостроенного дома. Ими владеет не ужас и не чувство избавления – пока еще нет. Ими владеет чуждость. Они ощущают себя как чужаки, сплющенные, поднятые в воздух, не связанные ни с прошлыми, ни с будущими событиями, как тот автомобиль-призрак, черная рыбина. Над головой шевелятся мохнатые сосны, а сквозь них пробивается чистый лунный свет и падает на робкую траву их нового газона.

– Вы там умерли, что ли? – приводит их в чувство голос Евы. – Мы разве домой еще не приехали?

Миссис Кросс и миссис Кидд

Миссис Кросс и миссис Кидд знакомы целых восемьдесят лет, еще с детского сада, который в то время называли «нулевым классом». Вот самое раннее воспоминание миссис Кросс о миссис Кидд: черноглазая девочка стоит у доски и декламирует какое-то стихотворение, сцепив руки за спиной и вскинув голову, чтобы все слышали уверенный голосок. В последующие десять лет, доведись вам побывать на любом мероприятии или собрании, предполагавшем художественную часть, вы бы непременно узнали там миссис Кидд (которая в то время звалась не миссис Кидд, а Мэриан Ботертон) по темной, густой, ровно подстриженной челке и туго накрахмаленному фартучку: она со знанием дела читала стихи, причем без сучка без задоринки. Даже сейчас миссис Кидд, сидящая в инвалидной коляске, без малейшего повода готова тряхнуть стариной.

За Регенсбург мы бой вели.[39]

Так она начнет.

Или:

Где величавы корабли,
Что в Фанди были с нами?…

Она делает паузу, но не потому, что забыла слова: просто ждет от слушателя вопроса («Что это за стихи?» или «Не это ли, случайно, публиковалось в „Третьем читателе“[40]?»), чтобы продолжить декламацию.

…Тому полвека в порт пришли
С солеными ветрами.[41]