Луноликой матери девы

И она стала рассказывать про Зонара. Про то, что творилось в ней, когда видела его. Как встречались потом в лесу на охоте. Как добывали вместе куницу, и на мех этот выкупила она коня и оружие. Что ни о чем не думала она все эти месяцы, кроме него. И он ни о чем, кроме нее, больше не думал. Ни в лес не ходил, ни к Антуле. Антула же однажды подстерегла Очи и требовать стала, чтоб сняла чары с Зонара, чтобы снова у нее он ночевал. Очи в лицо ей рассмеялась и сказала, что духи навсегда оставят ее без мужчины за то, что хочет забрать себе Зонара, который ни ей, ни одной другой женщине принадлежать не может, а духи ему Деву-Охотницу обещали.

— Это же сказки, — удивилась я. — Сказки охотников. Нет в лесах такой девы.

— Может, и нет, — неохотно сказала Очи, и я догадалась: сказочной этой Девой-Охотницей, тем зверовикам помогающей, кто с ней разделит любовь, Зонар считал Очишку. И ей то льстило.

— Зонар рассказывал, что Антула подговаривала его близкий путь для ее мужа в Бело-Синее отыскать, когда одного, в тайге, на охоте встретит. Но Зонар отказался. Сам ее муж дорогу эту нашел. Антула думала: как мужа не станет, к брату его в дом не пойдет, без детей жили, так она свободной опять станет, а там и Зонар к ней придет. Но иначе вышло. За дело она страдает, — не без гордости рассказывала Очи.

— Как жестоко и глупо!

— Для тебя, Аштара. Ты людей не понимаешь, чувств не знаешь. А это просто. Обычно и очень понятно.

— Зачем же смерти мужу хотела Антула?

— Зонар больше мужа ей был нужен.

— А он что же?

— А что он? Ему женщины — ветер. Он Деву-Охотницу ждал. Духи ему сказали, что встретит ее и не будет знать неудач в охоте.

Как мог взрослый охотник в костровые сказки поверить, не могла я в голову взять.

Зонар ли знал неудачи в охоте? От него моему отцу самые лучшие шкурки приходили. Сам в мехах с головы до пят, любого в меха разодеть мог бы. Если и есть Дева, дающая охотникам богатую добычу и ясный след, так ему она, когда еще в люльке лежал, улыбнулась. Чего же больше жаждал он? Отчего такой алчущей страстью голос его дрожал, когда Очи к себе звал? Голос этот не переставал звучать у меня в голове, от него жутко было, и тяжелое предчувствие ложилось на грудь.

— Скажи мне, Очи, видела ли ты ээ-тоги Зонара? Отчего мне не удалось разглядеть его? — спросила я.

Очи передернула плечом, будто на нее подуло:

— Я не смотрела, зачем мне. Одно меня смущает, Аштара: я всегда мечтала стать великой камкой. Но стану ли, если уйду сейчас с ним?

— Ты понимаешь, Очи: Луноликая не за тем нас зовет к себе, чтоб запретное открывать. Мы ей для другого.

— Те, помню все, лишнего не говори. Но зачем мы Луноликой? Войны нет, Аштара. И может быть, в наш век и не будет. Зачем же мы люду?

Мелкая рябь сомнения и по мне вдруг прошла. Ведь правда: нет и, быть может, не будет войны. Нет — и быть может, не будет, а это значит, нечего нам страшиться, нечего клинки и стрелы точить, в мире, спокойно жить мы можем, не девами-воинами, а простыми девами быть…

Но как прошла рябь, так и откатила: вдруг тьма собралась вкруг меня, и сильное предчувствие схватило сердце.

— Нет, Очи, будет война, — твердо сказала я.

— Тебе откуда это известно? — Она впервые за весь разговор обернулась ко мне. — Или ты сама того хочешь?

Но мне нечего было ответить: тогда впервые услышала я далекий звон боевого железа. Сама предчувствие не поняла, и через миг уже вовсе не знала, отчего так уверенно заявила о нем.

Только Очи это было неважно. Вся кровь ее бушевала, а в голове был туман. И я поняла: против воли человека власть вождя становиться не может.

Я сказала:

— Делай, как хочешь, сестра. Но даже если уйдешь к полнолунью, приходи завтра на холм за домом: как у Камки на круче, будем луну ловить. Если ушел он, тебе не важно, быть ли на сборах теперь. Вот и приходи. Хоть последние дни вместе побудем.

Она ничего не сказала. Я поднялась, задула светильник. Прозрачная красно-желтая полоса загоралась уже в горах. Всю ночь провели мы без сна, и теперь поздно было ложиться — пора на гору скакать. Я сказала об этом Очи. Она недвижно сидела и ничего не ответила.

Как хочет, подумала я и отошла к чану с водой смыть усталость. Разбив ледяную корку, зачерпнула воды, плеснула в лицо, а потом смотрела, как успокаивается черное стылое отражение.

Ни глаз, ни черт было не разобрать. И мне вспомнился колодец в чертоге у дев, который упрямо и тупо заполняла я водой, и подумалось: «Неужели и правда я такая, и ничего живого во мне нет? Только доля, долг да еще совесть. Доля, совесть и долг…» Отражение оставалось черным, ничего в нем нельзя было разобрать.

Глава 14 Весна

Быстро, как паводок, накатила в тот год весна. Уже снег всюду таял, реки вскрылись, разлились, загудели, новую жизнь рождая. Охотники с гор возвращались: зверь в линьку пошел, можно луки распрягать. Земля, талая, парная, черная, с мокрой прошлогодней травой, открылась на взгорках, и хоть к ночи затягивало ее хрусткой коркой льда, знала и эта земля, и кони, и люди — знали все, что скоро быть весне.