Луноликой матери девы

С девами мы продолжали укреплять наши тела, но все это казалось сном, в отличие от встреч с ээ. Мы жили, как в дурмане, но то был странный дурман, он не путал нам мысли, не ослаблял, однако все мои думы, когда я просыпалась, были только о том, чтобы быстрей вернуться к ээ. С другими было то же, я видела по глазам. Слабые улыбки, как воспоминанья о видениях, блуждали по их лицам. Друг с другом мы говорили мало, если спрашивала одна что-то, другая отвечала не сразу, а той уже и не нужен был ответ. В своих грезах жили.

Камка продолжала нас учить танцам, и мы не заметили сами, как они переменились. Она не говорила больше, что мы должны делать, движения сами из нас выходили. Как птицы, мы подпрыгивали и летали, как звери, крались, как человек в порыве счастья, неслись по круче. Но эта перемена, казалось, нас не обрадовала, мы будто и не заметили ее: слишком были заняты нашими духами, все помыслы устремлены были в иные миры.

Я не смогу передать всего, чему меня обучал царь-ээ. Не смогу, да и не стоит того делать. Кто не пережил того, как маску, с меня не перенять. Почти пол-луны продолжались наши с ним встречи, и все, о чем говорил он мне, переполняло меня, как вода переполняет реку весною.

Но вот однажды он мне сказал: «Я хочу учить тебя бою. Ты воин».

«Хорошо», — ответила я.

«Но ты видишь меня в обличии зверя. Тебе же надо сражаться с человеком. Впусти меня в себя, чтобы я мог сменить облик».

Я хотела было согласиться — но что-то остановило меня. Камка говорила, что алчные духи, бывает, являются в облике приятном и просят, чтобы человек впустил их в себя. Безграничную силу они обещают, но пожрут его, никто не может справиться с духом, если он попал внутрь человека.

«Почему я должна тебе верить? Ты сам говорил, чтоб не верила ээ, что они все жадны. Что возьмешь ты, попав в меня?»

«Я ничего не возьму. Я принадлежу тебе и должен учить тебя. Потому и зову тебя Кадын, что ты моя госпожа. Я выбрал тебя на посвящении из многих дев. В тебе царская кровь».

«Ты будешь со мной всю мою жизнь? Что ты получишь от меня?»

«Ничего. Я хочу получить от тебя только путь — путь к Бело-Синему».

И он назвал имя Хозяина вышних пастбищ, которое все мы знаем и про себя вспоминаем, но вслух не произносим. И не рухнула высь, не унесло его вихрем. Я стояла, оцепенев, будто молния в меня попала. А он сказал — и улыбка звучала в его словах, хотя морда барса не изменилась:

«Не бойся, лишь для тебя, тело имеющей, страшно это имя. Мы же бесплотны. Но я хочу уйти к нему вместе с тобой, когда ты сама будешь к нему уходить. Поэтому я с тобой. Верь мне. Впусти меня».

И я поверила и согласилась. Но в тот же миг решила, что он обманул меня и сейчас сожрет: его глаза сжались в щель, он присел и напрягся, как делают барсы перед прыжком, хоть и был в двух шагах от меня. Потом прыгнул — будто волной ветра обдало меня и развернуло: я сама, как в зеркале, стояла перед собой.

Все было мое: и овчинная шуба, и штаны, и высокие сапоги, кожаные грубые обвязки на ступнях, и пояс воина-девы, и нож, и мешочки на поясе… И лицо свое я узнала, две темные косы на плечах, худая шея. Мне показалось даже, что вот шевельнусь я — и мое отражение шевельнется. Разве что глаза смотрели не человечьи.

— Ты еще увидишь, до чего я могу быть похожим, когда станешь бороться со мной, — сказал ээ, и теперь слова его прозвучали вслух, а губы шевелились. — Легкого ветра, — попрощался он и вдруг исчез.

Стали проходить дни — а его не было. Я волновалась. Я боялась, что он меня обманул и, обретя новую форму, скрылся. Камке сказать не решалась. Шли дни растущей луны. На утесе, когда девы со своими ээ блуждали, я лежала, как мерзлое бревно. Стояли морозные ночи, потрескивал костер, и Камка сама себе напевала. Глаза ее были закрыты, она сидела и тихо качалась, будто тоже была не здесь. Она вновь походила на старуху. Я смотрела на нее и дивилась, что мерзну, тогда как раньше, с ээ, совсем не чуяла холода. Но подойти к огню не решалась. Только когда не чуяла уже тела, подползала. Но Камка не задавала вопросов и вообще не говорила со мной.

Одной ночью, измучившись в пустых снах, где не было ээ, я проснулась и не могла больше заснуть. Тогда поднялась, обулась, затянула пояс на шубе, вылезла из пещеры на кручу.

Морозное небо еще не просветлело, но я чуяла, что ночь на исходе. Небесная колесница[7], накренившись, лежала у горизонта. Я стояла на краю обрыва и смотрела в долину. Мне было видно, как олени небольшой группой спускаются в нее, вытянувшись друг за другом. Они шли к лесу из-за перевала.

Эта долина не была богата дичью. Камка приносила зайцев и птиц. За козами надо было идти далеко, и она не ходила. Эти олени, верно, хотели пройти долину и уйти дальше в свое кочевье. К тому моменту, как Камка спустилась бы на охоту, она нашла бы только следы на снегу.