Лунный зверь

Лето кончилось. По лесу, словно громадный взлохмаченный зверь, уже разгуливал Запасай. В сумерки зеркальная гладь реки зажигалась алыми отсветами. Спелые орехи и фрукты дождем падали на землю. Город вокруг Леса Трех Ветров рос не по дням, а по часам, там возникали все новые улицы и дома, и в некоторых из них уже поселились люди. Дороги, впрочем, были по-прежнему разворочены, и повсюду виднелись кучи строительного мусора, щебня и глины. Летом многие животные оставили родной лес и отправились на поиски более спокойного места. Однако были и такие, что старались не обращать внимания на людское вторжение и, пока это возможно, жить так, как они жили всегда. А-конкон, лис-философ, которому являлись пророческие видения, полагал, что это наиболее разумный и достойный выход.

Родился А-конкон на дальнем берегу реки, в подполе церкви, шпиль которой был виден из леса. Когда над водой поднимались облака тумана, долины тонули в молочной дымке и лишь золотистая игла шпиля светилась в небе. При рождении лисенок был наречен А-кон, но, когда ему было всего три месяца от роду, к имени его был прибавлен второй слог, — уже тогда его мать поняла, что сын ее наделен необычайными способностями. Говорили, что А-конкон способен распознать все цветовые оттенки, доступные человеческому глазу. Не зря детенышем он лежал под огромным витражным окном, которое в лучах солнца сверкало всеми цветами радуги и бросало на каменный пол яркие тени. Тогда же, в детстве, прислушиваясь из своего подпола к церковной службе, к песнопениям и звукам органа, лисенок сумел проникнуть в людские таинства и постичь людские святыни.

Когда лисята подросли, родители увели их из церкви, но А-конкон нередко возвращался туда, чтобы предаться размышлениям под огромным крестом, насладиться мелодичными звуками хора, побродить среди могил. Люди привыкли к присутствию лиса и не гнали его, как в свое время не стали тревожить лисицу, родившую детенышей в церковном подполе. Камни древнего здания нашептывали лису свои тайны — тайны, освященные музыкой органа, сиянием позолоты и благовониями. Зверь, несведущий в людских обычаях, не способен понять эти откровения, но для склонного к мистике А-конкона они стали истинным прозрением. Ему казалось, разрезающий небеса шпиль несет сверху священное знание, что отпечатывается яркими письменами на полу церкви.

— Людские святыни отвергают нас, зверей, — сообщал А-конкон другим лисам. — Людям не надо знать, что у нас тоже есть взыскующий высоких озарений дух и полная скорби душа. Мне не известно, на чем зиждется человеческая вера, ибо на свете нет зверя, понимающего людской язык. Но я чувствую: людям открыто нечто важное и этим своим знанием они не хотят делиться с нами. Одно скажу: возможно, первым на земле был вовсе не А-О, наш великий предок…

Подобные еретические утверждения отнюдь не снискали А-конкону почет и уважение в лисьем обществе. Напротив, он был признан умалишенным, и долгое время все добропорядочные лисы сторонились и избегали его. Однако А-конкон хранил верность своим воззрениям и упорно продолжал проповедовать смутные и невразумительные теории о Высшем существе, которому подчинены судьбы мира и всех живых тварей. А-конкон неколебимо верил в святость земли и всего, что живет и произрастает на ней, — за исключением людей и созданий рук людских. Человек, утверждал лис-философ, надругался над природой, восстал на нее, совершив непростительное кощунство.

— Жизнь лисиного племени должна быть проникнута аскетизмом, — внушал А-конкон тем немногим, кто соглашался его слушать. — Нам, лисам, следует воспитывать в себе умеренность в желаниях и воздержание, не ублажать свое бренное тело такими излишествами, как тепло и сырость. Отвергать же все преходящие блага…

Эта сторона его учения была, по крайней мере, понятна простым лисам и некоторыми даже одобрялась, хотя, конечно, большинство полагало, что А-конкон чересчур категоричен и заходит в своих требованиях слишком далеко. Он, к примеру, утверждал, что лисы должны спать под открытым небом в любую погоду и никогда не осквернять своей утробы остатками человеческой пищи.