Лунный нетопырь

— Ну и натворили мы с тобой, — насмешливо проговорила принцесса, поглаживая холодный птичий клюв, освобожденный от погибельного кольца. — Гранмерси. Ступай-ка на свой насест, досыпать. И пусть то, что случилось сегодня, останется между нами. Забудь все, малыш. Бай-бай!

Вот так и отправились все на свои законные места: юный соратник, принявший боевое крещение — в шатровый покой, на старую амфору; перчатка — в сундучок.

Черные небеса, да как легко, как радостно, лучезарно, солнечно, черт побери, стало этой лунной ночью! Она бросила прощальный и вполне удовлетворенный взгляд на разрушительные трещины, разбегающиеся по всему фасаду обреченного дворца, злорадно помедлила, дожидаясь, когда они доберутся до крыши… Добрались. С оглушительным грохотом повалились колонны фасада, строение осело, заполняя все пространство под призрачным куполом пылью и пеплом, со скрежетом развалилась на оплавленные куски кровля. Смотреть было больше не на что.

Радуешься?

Еще как! Сейчас и Горона обрадую.

А вот в этом я сомневаюсь…

Сомнение — дело сугубо личное. А Горона, кстати, предстоит еще разыскать, пока совсем не рассвело.

Какое это теперь имеет значение…

А ведь и правда. Рассвет теперь никого не напугает на этой земле, и любопытный малыш, которому захочется взглянуть на такое чудо природы, как восходящее светило, уже может не бояться чудовищной казни во имя исполнения беспощадных законов полуночного властелина.

Да-да, разумеется. Теперь его просто пожурят, и будут нянчить, и кормить всем подлесьем, и так до самой старости, когда и ему придет черед оставить этой земле новое потомство. И он произведет урода, и уродом будет его внук, и правнук…

Тебе обязательно портить мне настроение в благодарность за то, что я помогла этому народу?

А ведь ты как-то говорила, что твои соплеменники никогда не помогают чужеземцам. Или нет?

Да, такой закон у нас, к сожалению, существует. Но, похоже, здесь я чувствую себя совсем маленькой девочкой… которую такому паскудству еще не научили. Так что оставайся-ка ты здесь и похнычь еще над пепелищем. А у меня свидание.

Самонадеянно это было сказано — свидание. Насколько ей помнилось, она только вскользь кинула Горону: жди меня там, где мы встретились впервые. Жди… Это на своем Джаспере ей достаточно было бровью повести, и любой готов был кинуться хоть в ад и ожидать ее там до полного истлевания.

А кто она Горону? Приставучая пигалица. Так что нечего было и думать о том, что он ожидает ее у подножья каменного столба. Даже если он туда и заглянул, то, никого не найдя, скорее всего, направился в ближайшее подлесье, которое он как-то с несвойственной ему иронией обозвал Скопидомщиной. Значит, и ей дорога туда.

Предрассветная суета, царившая под сводом звенящей листвы и завершающая трудовую ночь, позволила ей почти беспрепятственно добраться до изрытой пещерками пирамидальной скалы, этого варварского общего дома. Вездесущих мальчишек, которые знали все и всегда, что-то не попадалось; взрослое же население было не то чтобы скрытно, но немногословно до неучтивости. На вопрос «Где Горон?» только пожимали плечами и убегали (или тихонечко ускользали — в меру старческого бессилия); все остальные варианты тоже были не лучше: «Горона не видели?» — «Видел»; или «Горон здесь был?» — «Был». И все. Рехнуться можно.

Наконец она поняла, что с ней обращаются просто как с назойливым ребенком, который путается под ногами у старших. Никто сегодня не голосил «Нилада, нилада!», но поглядывали как-то неприветливо. Чтобы добиться вразумительного ответа, пришлось бы слишком долго объясняться, да еще и врать при этом…

После того, что ты натворила, тебя останавливает пустячная ложь?

Спасибо за поддержку.

Она приблизилась к известняковому склону, изъеденному бесчисленными ходами, ведущими в глубину холма; здесь ей пришлось пробираться уже с трудом, стараясь не наступить на аборигенов, которые сидя прямо на земле что-то сосредоточенно плели, толкли, просеивали. Обращаться к ним было бесполезно, но и блуждать самостоятельно в подземном лабиринте ей отнюдь не улыбалось. Ну что же, придется слегка покривить душой.

Понурая полуседая женщина с трогательным светящимся веночком на голове попыталась прошмыгнуть мимо, прижимая в себе корзинку, в которой что-то попискивало. Мона Сэниа поймала ее за плечо, худое до остроты. Резко повернула к себе:

— Я нилада. Веди меня к вашему одинцу.

Женщина задрожала, из выпавшей корзинки выметнулось нечто пушистое и извилистое — рука принцессы невольно дернулась к кобуре. Вовремя сдержалась. Как бы не натворить и тут еще чего-нибудь…

Ты уже постаралась. Большего сделать невозможно.

Все ворчишь? Лучше подсказывай, как к мудрому карле подступиться.

Между тем невестийка, взиравшая на нее пугливо и недоверчиво, вдруг гибко и молодо наклонилась, так что острые листики ее венка царапнули принцессе коленки; на несколько мгновений женщина замерла, тихонечко втягивая воздух ноздрями — так дети посапывают во сне; потом выпрямилась, чуть слышно прошелестев: «Твои ноги пахнут пылью нездешних подлесий»…