Лунные маршалы

Служил в энской части полковник бравого рода войск Жмаков, и неплохо, надо вам сказать, служил. И солдаты у него домой не убегали, и сержанты не использовали для балдежа шприцы из набора противохимической защиты, и прапорщики пистолетами не приторговывали, и на учениях снаряды у него летели в цель, а не в подмостки с проверяющими из штаба округа, как случалось у других разгильдяев кое-где кое-когда. И решило командование Жмакова поощрить. В старину ему дали бы землицы с душами или там золотую шпагу, но нынче такое было не в обычае, а потому полковнику присвоили генерал-майора и отправили служить в Генеральный штаб. Генеральный штаб – это такой самый главный штаб, всем штабам штаб, и повсюду там одни генералы, даже на тех местах, где и старшина башковитый справился бы. Так уж заведено, а кем – в точности неизвестно… В генеральских курилках треплются, что Наполеоном. Может быть.

В Генштабе Жмакова встретил генерал-лейтенант ростом под потолок, подтяжки поверх кителя надеты, на руке татуировка «женераль Вова», физиономия наглая до предела, как у импортной рыбы барракуды или даже хуже – как у кооператора-шашлычника.

– Ага, явился, салага, – сказал женераль Вова и ловко снял со Жмакова японские часы, любезно пояснив: – Сынкам не полагается.

Жмаков запротестовал было, жалко ему стало японских часов, умевших кукарекать петухом и ухать лешим. Но после первых слов робкого протеста оказался Жмаков в пятом углу Генштаба – в глазах звезды прыгают, скула ноет, новенькая фуражка неизвестно куда улетела, а женераль Вова стоит над ним и рычит:

– «Деду» возражать? Легкой жизни захотел, салага? Обычаи не уважаешь? Ничего, потерпишь, нас похуже гоняли!

Грустно стало Жмакову жить на белом свете. Правда, часы его тут же поменяли хозяина еще раз – проходил мимо генерал-полковник и заинтересовался шумом после отбоя, а разобравшись, отобрал у генерал-лейтенанта жмаковские часы и взял их себе. Женераль Вова покорно отдал – потому что был всего лишь «лимоном», а генерал-полковник – «стариком».

Вот так и узнал Жмаков, что в Генштабе царит натуральная, высокопробная, самая разнузданная дедовщина, про которую он, что греха таить, слышал что-то от своих солдатиков, да значения не придавал, считая нетипичным явлением. Теперь же пришлось самому испытать дедовщину на собственной шкуре, выхлебать полной ложкой до самого донышка. Даже «скворцы» Жмакова тиранили, не говоря уж о «стариках». А всего хуже были «деды» – маршалы, которым оставалось сто дней до пенсии. Единственное, что о них можно сказать, – ну это вообще… Слов не подберешь.

Тяжко служилось Жмакову в Генштабе. В столовой у него «деды» отбирали черную икру и омаров, потому что салаги генштабовские должны были пробавляться одной финской колбасой да ананасами в банках. Золотое шитье на погонах «деды» меняли каждый понедельник, а красть шитье в каптерку посылали, понятно, Жмакова. Был там один главный маршал, который от старости сам забыл, чего он маршал, которого рода войск. Уходил он однажды на пенсию и, как полагается, захотел украсить свою маршальскую звезду во-от такими рубинами. Ему дембельские прихоти, а Жмакова едва охрана не пристрелила, когда лез он за рубинами в Алмазный фонд. То приходилось Жмакову зубной щеткой стирать с экрана телевизора натовские танки, то по часу дуть на лампочки сверхсекретного пульта – чтобы лучше горели, объясняли «деды». Однажды, когда Жмаков этак вот дул на пульт, крохотный импортный самолетик проскользнул, зараза, куда не следует – потому что обязанный следить за экраном локатора женераль Вова смылся в самоволку на прием в дружественное посольство. Из-за крохотного самолетика разгорелся огромный скандал, а попало опять Жмакову, как крайнему. Именно тогда попробовал он впервые возмутиться в голос против дедовщины, за что был бит после отбоя в генштабовском туалете. Потом, выгибаясь перед зеркалом, он обнаружил у себя на ягодицах отпечатки эфесов почетного золотого оружия. Очень четко пропечатались.

С невыразимым сладострастием ждал Жмаков того светлого денечка, когда в Генштаб придет молодой, только что произведенный в генерал-майоры, и уж тогда-то Жмаков,. ставши «лимоном», отыграется на салаге так, что в страшном сне не приснится. «Зубной щеткой будет кремлевскую стенку драить, – скрипел зубами Жмаков, – лампасы мне каждый день свежие подшивать!»

Но время шло, а молодых не было. Отчаявшись, Жмаков левой рукой написал письмо в главную военную газету: дескать, в армии у нас хватает бравых полковников и странно даже, что их не спешат повысить в звании и направить в Генштаб. Подписался: «Прапорщик Воробейчик». Главная военная газета письмо напечатала, но дальше этого дело не пошло. А «деды» тем временем сняли с погон у Жмакова генеральские звездочки и заставили пришивать самодельные, вырезанные из столовой ложки, мотивируя это так:

– Тебе, салага, звезды пока что люминьевые полагаются…