Лунные люди [= Люди с Луны] [The Moon Men]

В миле, к западу от реки стоит старый лес с очень толстыми деревьями и именно туда я отвел Хуану. На опушке мы присели, делая вид, что отдыхаем, на самом же деле желая убедиться, нет ли кого-нибудь поблизости, либо следящего за нами, либо кого-нибудь, случайно заметившего нас. Никого не было видно. Тогда с легким сердцем мы поднялись и углубились в лес.

Четверть мили мы шли по неширокой тропке, затем я повернул налево под прямым углом, и мы пошли по глубокому мху, на котором не оставалось следов. Мы всегда так делали, никогда не проходя последние четверть мили одним и тем же путем, чтобы не проделать тропку, по которой нас бы смогли выследить.

Наконец мы подошли к обросшим мхом деревьям. Под одним из них находилось отверстие, в которое можно было войти, низко нагнувшись. Его прикрывало рухнувшее дерево, над которым торчали сломанные ветви. Даже зимой и ранней весной вход этот был не заметен для случайных прохожих, если здесь таковые были. Человек, ищущий заброшенные шахты, конечно, мог пройти здесь; но остальным здесь делать было нечего, так как это было пустынное и довольно дикое место. В течение всего лета — сезона, когда существовала наибольшая опасность, что нас обнаружат, — все это скрывала масса дикого винограда, причем настолько хорошо, что мы сами с трудом находили дорогу.

В этот провал я и ввел Хуану — взяв ее за руку, как слепую, хотя было не так уж темно; правда, она ничего не видела уже на расстоянии шага. И я взял ее за руку — слабая попытка лучше никакой. Тоннель под землей тянулся ярдов на сто в длину — а мне хотелось, чтобы он был длиной по меньшей мере миль в сто. Он внезапно оканчивался крепкой каменной стеной, в которой была тяжелая дверь. Дубовые панели почернели от времени и позеленели там, где массивные петли крепились к дереву в трех местах, огромную ручку и замок, прикрепленные к двери, покрывала ржавчина, стекавшая вниз и смешивающаяся с зеленью и чернотой. Клочья мха росли над дверью, подтверждая действительно древнее ее происхождение, и даже самые старые среди нас, знавшие все, не знали ее точного возраста. Над дверью красовался вырезанный в камне пастырский посох и слова: Deus et mon droit.

Остановившись перед массивным порталом, я постучался один раз косточками пальцев, посчитал до пяти и снова стукнул раз; затем посчитал до трех и через такие же промежутки постучал три раза. Это был сигнал, определенный для данного дня — он никогда не повторялся дважды. Но если кому-нибудь пришло бы в голову явиться сюда, не зная условленного сигнала и взломать дверь, то внутри он обнаружил бы только пустую комнату.

Дверь приоткрылась, и на нас уставился чей-то глаз. Затем дверь открылась пошире, и мы вошли в длинную, с низким потолком, комнату, освещаемую горящими фитилями, опущенными в масло. По всей длине комнаты тянулись твердые деревянные скамьи, а в дальнем углу, на возвышении перед алтарем, вырезанным из куска дерева, корни которого, как гласила легенда, до сих пор уходили в землю под церковь, которая была построена вокруг него, стоял Оррин Колби, кузнец.

7. Преданные

В помещении находилось двенадцать человек, сидящих на скамейках, так что вместе с Орри, нами и человеком, стоящим у дверей, всего было шестнадцать. Колби — глава нашей церкви; его прадед был священником. Мать с отцом тоже были здесь, они сидели рядом с Джимом и Молли. Был здесь и еврей Самуэльс, Бетти Вортс — женщина Денниса Коригана, и несколько других знакомых лиц.

Они все ждали нас, и когда мы вошли и сели, началась служба. Каждый, стоя со склоненной головой, произнес молитву. Оррис Колби всегда произносил одну и ту же короткую молитву, открывая службу каждое первое воскресенье каждого месяца. Она звучала приблизительно так:

«Бог наших отцов, сквозь поколения насилия, жестокости и ненависти, обращенной на Тебя, мы пребудем у Твоей правой руки, храня верность Тебе и нашему Флагу. Для нас Твое имя останется символом справедливости, человечности, любви, счастья и правды, и Флаг — твоя эмблема. Раз в месяц мы рискуем своими жизнями, чтобы имя Твое не исчезло на Земле. Аминь!»

Из-за алтаря Оррис достал пастушеский посох, к которому был прикреплен флаг, — точно такой же, как тот, что хранился у моего отца, — и помахал им, а мы все на несколько секунд опустились на колени. Затем Колби подал знак, и мы, поднявшись на ноги, запели старую-старую песню, начинавшаяся словами «Вперед, Христово воинство». Это была моя любимая песня. Молли Шиихан играла на скрипке, пока мы пели.