Лунин атакует "Тирпиц"

Я не являюсь знатоком сценического искусства и не претендую на профессиональный критический разбор этих пьес. Могу только сказать, что любая ошибка или нелепость (с точки зрения нашего ремесла, допущенные на сцене, были бы немедленно подмечены зрительным залом и несомненно привели бы к снижению общего впечатления, к определенному недоверию к пьесе в целом. Однако этого не было. Даже в тех случаях, когда, в силу невозможности полного воспроизведения на сцене обстановки боевого корабля, допускались определенные условности, они были понятны, максимально соответствовали реальной обстановке и были правильно восприняты залом.

Реализм постановки был удивителен. На сцене играли актеры, а мы узнавали самих себя. На сцене жили, действовали, воевали наши адмиралы, офицеры, старшины, матросы. Они совершали подвиги и глупости, радовались и горевали, посмеивались друг над другом и выручали друг друга с риском для своей жизни. Это были мы, с нашим сочным морским лексиконом, любимыми уставными и неуставными словечками, знаменитым флотским юмором и дружескими «подначками», привычками, отношением к жизни и к службе, трезвые и подвыпившие, в боевом походе и на базе…

Я был польщен и обрадован, когда мой командир Зармайр Мамиконович Арванов сказал мне: «Я сегодня пригласил на товарищеский ужин главного режиссера театра Плучека. Приходи».

Валентин Николаевич Плучек славился на флоте как блестящий рассказчик и импровизатор, а заодно, как интересный, веселый и компанейский человек. Он пришел к нам с гостем из Москвы — полным седым подполковником в очень сильных очках. Это был известный критик и музыковед Виктор Маркович Городинский.

Правду сказать, для меня, 23-летнего лейтенанта, такой ужин у командира лодки был несколько необычным событием. У старших офицеров была своя компания. Но, во-первых, это произошло в Росте, где нравы были попроще, а во-вторых, я все же был немного начитаннее других младших офицеров лодки и очень любил музыку.

А Зармайр Мамиконович выделялся среди других командиров своей общительностью, кавказской широтой натуры, замечательным чувством юмора, природным тактом. Командиром он стал совсем недавно, а до этого, будучи старпомом, ежедневно с нами встречался, оставаясь требовательным начальником.

Подробности этого ужина почти изгладились из памяти, это было очень давно. Но основные впечатления от встречи с двумя видными деятелями нашей культуры вряд ли я когда-нибудь забуду. За время войны и после нее мне доводилось не раз бывать на товарищеских ужинах и пирушках по различным поводам и без повода и всегда они проходили, в общем, почти одинаково: военная обстановка, перспективы войны («второй фронт» и т. д.), боевые успехи, повышения и перемещения по службе, награждения, присвоения званий, обсуждение комичных подробностей последних походов и событий в базе, известия о родных и близких, у молодежи — амурные «успехи» или «прогары» в Мурманске и Полярном. Традицией было не говорить о погибших друзьях, да мы почти ничего и не знали об обстоятельствах их гибели. Это была наша жизнь и мы выходили за ее рамки, только обсуждая в меру своего разумения очередное крупное военное или политическое событие, или кино, или пьесу.

Этот ужин начался необычно сдержанно, гости присматривались к нам, мы — к ним. Было ясно, что Валентин Николаевич привел к нам Городинского, чтобы тот на нас поглядел. Слава нашей лодки тогда гремела вовсю. Да и сам Плучек был горд за нас. Командир поглядывал на уже приготовленный стол и шутливо извинялся перед гостями за скромность подбора закусок и напитков, а гости утверждали, что по теперешним временам это очень хороший стол, давно они не видели такого обилия. Арванов сказал, продолжая шутку, что гости могут его проучить, позвав к себе и устроив действительно хороший стол. Те от души рассмеялись и заявили, что всегда рады видеть хозяина у себя, но такого стола, как этот, им никогда не сделать. Плучек добавил, что он может сделать исключительно богатый и красивый стол, но только «яства» никто съесть не сможет. Здесь уже все засмеялись, зная возможности сцены, и командир пригласил всех рассаживаться.