Луначарский

Мейерхольд удобно расположился в кресле, артистично положив ногу на ногу, и стал описывать положение в Александрийском театре, оценивая его как тревожное: из 83 человек труппы 45 решили оставить театр. Среди них было много именитых актеров.

Луначарский посерьезнел:

— Везде саботаж. И в театрах саботаж… Я выступлю перед труппой. Попробую объяснить смысл нашей революции и суть нашей художественной политики. Однако при всей сложности борьбы с саботажем это все-таки административно-организационные и политические проблемы. Их решать трудно, но еще более трудны будут сегодня творческие проблемы. Каким должен быть театр Революции, наш советский театр? Эта проблема не только административно-организационная и политическая, но и художественная, и эстетическая, и нравственная, и философская. Вы — первый крупный русский режиссер, принявший революцию, вы и должны решать эту проблему.

Мейерхольд уверенно заговорил о проблемах новой театральной эстетики:

— Я против сокрытия условности театра, я за максимальное использование этой условности. Я за выявление игровой природы спектакля. Мы не должны подражать на сцене обыденной жизни. Я за театр-балаган, за подлинно народный театр. Я хочу вынести театральный эксперимент на подмостки, окруженные рабочими и солдатами. Театр должен заговорить языком площади.

Луначарский высказывался менее решительно и не столь категорично:

— А не кажется ли вам, что театр революции — это еще и митинг, и плакат?

Мейерхольд парировал:

— Балаган и есть театральная форма митинга и плаката! Нужно смело использовать гиперболу, деформацию реальности. Новые формы решат проблему нового театра.

Луначарский возразил:

— Революция смела. Она любит яркость и новизну, однако не только в форме, но в первую очередь — в содержании. Традиция не опутывает революцию, не держит ее за руки, и это позволяет расширить реализм. Он может включить в себя фантастическую гиперболу, карикатуру, всевозможные деформации, если они служат выявлению внутренней сущности явления. Главное — понять суть переживаемой нами эпохи и выразить ее…

Мейерхольд был готов решительно продолжать спор и уже даже начал было полемизировать:

— Вы недооцениваете первостепенную значимость новой формы, роль условности и собственно театральности. Нужно…

Луначарский перебил:

— У нас еще будет время доспорить. Я хотел бы, чтобы вы более серьезно продумали те принципы, на которых должен строиться новый театр. Кроме того, подумайте и над административно-организационными проблемами. Я хотел бы, чтобы вы активно включились в строительство нового театра. Я предлагаю вам войти в руководство Петроградского театрального объединения, в руках которого сосредоточивается всё театральное дело столицы. Видимо, вам следует подумать и о вашей партийной принадлежности.

Мейерхольд ответил не так уверенно, как рассуждал о проблемах эстетики нового театра:

— Да, Анатолий Васильевич, вы предложили целую программу для моих размышлений. Подумаю и вновь приду к вам. Тогда и доспорим, тогда и отвечу на поставленные вами вопросы.

Нарком и режиссер тепло попрощались. Луначарский проводил гостя до самой двери своего кабинета и там дружески пожал ему руку.

За кулисами жанра: факты, слухи, ассоциации

Эренбург рассказывал, как Мейерхольд хотел его арестовать за недостаточно идейное понимание искусства.

* * *

В 1951 году рвавшийся на пост директора Института истории искусств замдиректора Кеменов выступил на партсобрании и высказал мнение, что директор института академик Грабарь не способен решать проблемы художественной культуры с партийных позиций, так как он беспартийный. Грабарь ответил ему: «В 1920 году, когда вы, Кеменов, пешком под стол ходили, я решил вступить в партию, но Владимир Ильич сказал: „Вы нам нужны беспартийный“». Кеменов так и не стал директором института.

* * *

Критик Юзовский рассказывал: «Первая моя рецензия была на пьесу Олеши в постановке Мейерхольда. „Литературная газета“ — главным редактором тогда был Силивановский — не хотела ее брать. Потом оказалось, что все газеты печатают статьи об этом спектакле. „Литературной газете“ неудобно было молчать, а под рукой другой статьи не оказалось. Дали мою. Статья понравилась Луначарскому. На следующий день он меня пригласил к себе. Поразила его манера общения: пожилой нарком просвещения советовался со мной, начинающим критиком, о задуманной им монографии о философе Бэконе».

Глава двадцать седьмая ПОВСЕДНЕВНОСТЬ