Луначарский

Не прошло и десяти дней с момента назначения Луначарского наркомом просвещения, а 2 ноября 1917 года он подал в СНК заявление о выходе из правительства. Как сенсацию эту новость поспешила сообщить меньшевистская газета «Новая жизнь». Свое решение Луначарский объяснил тем, что не может работать под гнетом таких фактов, как разрушение Кремля, уничтожение соборов Успенского, Василия Блаженного и других исторических памятников. Об этих фактах появились сообщения в газетах. Вскоре, однако, выяснилась частичная ложность этой информации. 3 ноября 1917 года Луначарский опубликовал обращение «Ко всем гражданам России!», в котором призывал беречь народное достояние. Он писал: «Непередаваемо страшно быть комиссаром просвещения в дни свирепой, беспощадной, уничтожающей войны и стихийного разрушения… Нельзя оставаться на посту, где ты бессилен. Поэтому я подал в отставку. Но мои товарищи, народные комиссары, считают отставку недопустимой. Я остаюсь на посту. Но я умоляю вас, товарищи, поддержите меня, помогите мне. Храните для себя и потомства красы нашей земли. Будьте стражами народного достояния». В этом документе он сообщал, что его отставка не принята и что он остается на посту, «пока ваша воля не найдет более достойного заместителя». Нарком забрал свое заявление об отставке назад. Немалую роль в нормализации ситуации сыграло то, что Ленин немедленно провел беседу с Луначарским, доказывая ему, что панические слухи не могут оправдать такой серьезный политический акт, как отставка члена революционного правительства. «Весьма серьезная „обработка“ со стороны великого вождя», по признанию Луначарского, убедила его в необоснованности и ошибочности его решения.

Анатолий Васильевич выступил в «Известиях» (7 ноября 1917 года) со статьей «В трудный час», в которой признал свою ошибку. Он пишет: «Каковы бы ни были наши разногласия, мы не смеем дезорганизовывать тот центральный государственный аппарат, количественно и так слабый, которым вынужден пока пользоваться трудовой народ в своей первой самостоятельной борьбе».

Он продолжает активно выполнять обязанности наркома просвещения и 8 ноября 1917 года докладывает ВЦИКу о первых мероприятиях Наркомпроса, а 9 ноября проводит через эту высшую инстанцию декрет об учреждении Государственной комиссии по просвещению.

В конце октября во время революционных боев с юнкерами в Москве была применена артиллерия. Распространился слух, что от перестрелки пострадали ценные архитектурные памятники города. Луначарский поверил этим слухам, был возмущен разрушениями, которые якобы затронули храм Василия Блаженного и колокольню Ивана Великого, впал в депрессию. Он написал на имя председателя Совета народных комиссаров официальное заявление об отставке и пошел к Ленину.

Когда Анатолий Васильевич вошел в кабинет, Ленин заканчивал беседу со Свердловым и Бонч-Бруевичем. Поздоровавшись с Луначарским и пригласив его сесть, Ленин вновь вернулся к тому делу, которым был занят. После обмена репликами со Свердловым Ленин подписал бумагу, поданную Бонч-Бруевичем, и обратился к Луначарскому:

— Очень хорошо, что зашли, Анатолий Васильевич. Я хотел поговорить с вами об архиважном деле. Вы должны понять, что необходимейшей задачей дня стало привлечение к созидательной работе буржуазной интеллигенции. Именно эта задача является сегодня краеугольным камнем деятельности вашего наркомата… Однако вы бледны и не слушаете меня… Что с вами? Вы нездоровы?

— В известном смысле нездоров, Владимир Ильич, — ответил Луначарский. — Я не могу нести ответственность за культуру, не могу строить культуру, если в это время ее от имени советской власти варварски разрушают.

— Да о чем это вы? — удивился Ленин.

— Я слышал, что во время боев в Москве с войсками Временного правительства была применена артиллерия, что вызвало разрушение ценнейших памятников культуры. Я вынужден в этих условиях сложить с себя полномочия руководителя культуры. Я написал заявление об отставке и решил выйти из правительства.

С этими словами Луначарский протянул Ленину заявление. Ленин, не прочитав бумагу, нахмурился, а потом энергично сказал:

— Как вы, Анатолий Васильевич, можете придавать такое значение тому или иному старому зданию, как бы оно ни было хорошо, когда речь идет о создании общественного строя, который способен творить красоту, безмерно превосходящую все, о чем только могли мечтать в прошлом?

— Владимир Ильич, для меня храм Василия Блаженного — это не просто хорошее старое здание…

Ленин, казалось, думал о чем-то стороннем. Вдруг он расхохотался, приведя Луначарского в замешательство и недоумение. «Что его так рассмешило?» — подумал он, выжидательно глядя на Ленина, который, переворачивая карандаш, тихонько ударял то заточенным, то тупым концом по столу. Помолчав, Ленин, улыбаясь, сказал: