Луна жестко стелет

И побрел я себе в мастерскую спать, как только Ваечка нас всех поцеловала и удалилась под руку с Дедом. Последние два дня были очень трудные, и устал я зверски. Подумал, что зарядку надо сделать, а потом решил, что уже поздно. И надо позвонить Майку, ознакомиться с новостями с Земли. И рухнул.

Сколько проспал, сам не знаю, но вдруг дошло, что я не сплю и что в комнате кто-то есть. Кто-то шепотом позвал меня по имени.

– А? Что? Ваечка, дорогая, тебе здесь быть не положено.

– Нет, положено. И Мама так сказала, и Грег. А Дед, как лег, так заснул.

– Ммм. А который час?

– Около четырех. Милый, можно мне к тебе в постель?

– Чего? Ах да, конечно, – а что-то крутится в голове, но никак не вспомнить. Ах да! Вспомнил. – Майк!

– Что, Ман? – ответил он.

– Отключись. Не слушай. Если понадоблюсь, звякни мне по семейному номеру.

– Да Ваечка уже меня предупредила. Прими поздравления!

Ваечкина голова умостилась на моей культе, как на подушке, я обнял ее правой рукой.

– Ваечка, ты чего это рюмишься?

– Я не рюмлюсь. Мне просто жутко страшно, что ты не сумеешь вернуться.

16

Проснулся я, одурелый от страха, в кромешной тьме.

– Мануэль!

Где верх, где низ, не разберу.

– Мануэль! – слышу, опять зовут. – Проснись!

Понял, и от этого чуток прочухался. Ага, значит, сигналят мне на побудку. Припомнилось, как лежу навзничь на столе в стационаре комплекса, в глаза мне свет от лампы бьет, кто-то что-то бормочет, и мне снотворное в вену подают через капельницу. Но это же сто лет назад было, целых сто лет бред какой-то тянулся, боль жуткая, и притом что-то зверски давило.

И вдруг сообразил, что означает, когда не разобрать, где верх, где низ. Бывало со мной такое. Свободное падение. Значит, я в космосе.

Что-нибудь пошло не в ту степь? Может, Майк запятую забыл поставить перед десятичной дробью? Или вспомнил дни милого детства и отмочил хохму, не соображая, что на фиг убивает? Но тогда почему, сто лет мучившись, я всё-таки жив? Может, это не я? Может, это мой дух, может, у духов так положено, чтобы одиночество, чтобы неприкаянность, чтобы непонятно, куда?..

– Проснись, Мануэль! Проснись, Мануэль!

– Ой, да заткнись ты! – буркнул я. – Хрен те в глотку!

Да это же запись! Понял, перестал обращать внимание. Да где же тут свет включается сраный? Нет, выход на скорость убегания от Луны при трех «g» не сто лет длится. Восемьдесят две секунды. Просто каждую микросекунду в этом сроке нервная система воем воет. Три «g» – это же в восемнадцать жутких раз больше, чем лунтику положено.

Тут и выплыло, что эти с вакуумом в черепе руку взад не привинтили. По какой-то дурацкой причине отвинтили, когда пристегивали, а я был так напичкан успокоительным и снотворным, что не противился. И пролопушил, чтобы ее на место поставили. Этот сраный выключатель – по левую сторону от меня, а левый рукав гермоскафа – пустой.

Десять лет прошло, пока я одной рукой отвязывался, потом было двадцать лет казни через витание в темноте, пока сумел нащупать свою люльку, допетрить, где у нее верх, и по этому признаку на ощупь найти выключатель. Отсек был меньше двух метров в любую сторону. Но во тьме и в режиме свободного падения он казался больше, чем Старый купол. Сыскал я выключатель. Загорелся свет.

(Почему в этом гробу не предусмотрели трех осветительных систем, причем постоянно включенных, не спрашивайте. Скорее всего, по привычке. Мозга сработала, мол, раз есть осветительная система, значит, в натуре должен быть выключатель. Всё от спешки: в два дня короб сварганили. Еще спасибо, что выключатель работал!)

Как только загорелся свет, кубометраж съежило во всю его клаустрофобную тесноту минус десять процентов, и я увидел профа.

На вид – он был в элементе отдавши концы. Что оправдано с любой точки зрения. Позавидовал ему, однако положено проверить пульс, дыхание и всё такое на случай, если всё же ему не повезло и всё еще мается, бедняга. Но не тут-то было, причем не по причине моей однокрылости. Зерно перед загрузкой сушат и вакуумируют, а наш отсек по этому случаю должен был быть загерметизован под нормальным давлением. Без роскоши, без дополнительной подачи и регулирования состава. Смесью для дыхания на двое суток нас обеспечивали гермоскафы. Но даже в лучшем гермоскафе удобнее двигаться в среде под нормальным давлением, а не в вакууме, и предполагалось, что до своего пациента я доберусь без трудностей.

Хрен там! Даже не открывая шлема, я убедился, что наш отсек воздуха не держит, сходу убедился по раздутию гермоскафа. Да, медикаменты для профа, сердечные стимулянты и так далее были во встроенной аптечке его гермоскафа, укол я мог сделать прижатием снаружи. Но как проверить пульс и дыхание? Гермоскафы у нас были самые дешевые, такие продают лунтикам, которые редко выходят из гермозон. В них приборов нет.

Гляжу, рот у профа разинут, глаза выкачены. Кранты, думаю. Ни к чему было старику рыпаться, ликвиднул он сам себя. Попробовал разглядеть, бьется ли пульс на шее – шлем помешал.