Лунь

Хип… они и тебя мучают. Какие глубокие тени под глазами, а сами глаза красные, плакала, наверно… значит, не одного меня посещают кошмары. Странно только, почему она не смотрит на белокожего, тощего монстра, сгорбившегося возле моей кровати, монстра с таким жутким, сверлящим взглядом единственного чёрного глаза.

— Прости меня, сталкер. Если бы я знала, что так всё обернётся…

— Ничего, прорвёмся, стажёр, — я криво улыбнулся. Какой реальный, осязаемый кошмар. Хип улыбнулась в ответ такой знакомой, усталой улыбкой. Я сжал ладонь девушки и закрыл глаза. Мне нужно было уснуть, чтобы проснуться уже там… но я просто уснул.

***

— Ты точно в курсе, куда идти? Слушай, если бы я знала, что эта твоя Зона такая гадость…

— Ага. Лучше по вокзалам шариться и на гармошке играть. Не, Хип, ты как хочешь, а я дальше пойду. Вот, вроде по карте всё правильно, холм, водонапорная… километра два осталось до базы.

Хип? Да, она… и ещё какая-то деваха. Странно. Я попытался окликнуть их, но ничего не получилось. Логично. Это ведь просто фильм… а я то дурень! Должно быть, кинооператор сейчас смеётся там, в своей каморке над чудаком-зрителем, сидящим посреди Зоны и болтающим с экранными персонажами. Я обернулся. Никого. Кинотеатр в Припяти пуст и заброшен, рассыпаются гнилые сиденья, в прореху крыши смотрят звёзды, черным-черно в окошке «кинщика», там уже давно нет ничего кроме плесени и отсыревшего мебельного хлама…

— «Свобода» — это круто, Хип… — продолжала тем временем невысокая, щуплая девушка в жёлтой болоньевой куртке и такими же жёлтыми, как лимон, крашеными волосами. — Ни ментов, ни уродов всяких… воля! Никто над душой не стоит… Город-сказка, город-мечта, попадая в его сети… тата-тара-татата…

— Да. Супер. — Хип поморщилась. — Слышь, Килька, а вдруг придём, а там твоего кекса нет, и не было вообще? Во ништяк будет! Типа: «Привет, чуваки! Вы такого Колю Пегаса не знаете? Нет? Вот блин… ну, тогда ариведерчи. Пойдём мы».

— Да чё ты на измену подсела? Зануда… — экран погас, я услышал, как защёлкал кинопроектор — наверное, порвалась плёнка, но невидимая Килька продолжала: — Говорю тебе… ой, ма… мама… МАМОЧКА!!!

И страшный, истошный крик, внезапно оборвавшийся на самой высокой ноте, а потом глухой хруст и звук разрядившейся «воронки»…

Какой плохой, жуткий фильм… зачем вообще такое снимают? Дурак режиссёр, встретил бы, лично морду набил. Нельзя про такое кино снимать. Хорошо, что плёнку оборвало, не хочу смотреть, насмотрелся так, что на всю жизнь хватит. Насточертели уже эти боевики да ужастики, покажите доброе что-нибудь! Экран загорелся снова. Вот это другое дело. Здорово снято, не просто вижу, а как будто даже и чувствую героев…

Ага… Бар. Только темно очень, вроде и лампы светят, а по углам всё равно глубокие тени. Пусто, только Барин скучает у отдраенной до блеска стойки, ожидая посетителей и от нечего делать листая старый журнал в поисках кроссворда. «Мёртвое» время с шести утра где-то до половины восьмого: кто ещё дрыхнет после вчерашнего, кто в схроне сидит, ожидая поздний весенний рассвет, кто-то только собирается в Зону, и не до Бара ему… Барин вздохнул. Заведение по причине «мёртвого» часа было ещё закрыто, но сегодня не спалось, мешало непонятное, тоскливое чувство, не скука даже, а какая-то маета, неуют, что ли… на простыню словно насыпали крошек, побаливала голова, настроение — оторви и выбрось. Помучившись до половины четвёртого и так и не заснув, Барин сварганил чашку крепчайшего кофе, плеснул в неё немного коньяка и уселся за кроссворды. Потом, не открывая Бар, врубил «иллюминацию» — авось занесёт кого на огонёк, всё не так скучно, — и начал попивать кофей. Постучатся, если свои…

Расчёт оправдался. В дверь негромко постучали, и вскоре у барной стойки усаживался на табурет Грызун, сталкер, ещё недавно числившийся в «зелёных». Молодой, но уже заросший до самых глаз редкой рыжей бородой, из которой торчали узкий нос и вечно оттопыренная верхняя губа. По этой причине собеседник Грызуна всегда мог видеть пару резцов, широких, квадратных, пожелтевших от постоянного курения и напоминающих картинку из учебника по зоологии. С именем Грызуна сталкеры определились сразу, в тот же день, как только новичок первый раз перешагнул порог Бара.

— Здорово, бездельник, — Барин закрыл журнал, кивнул в сторону «батареи» бутылок. — Будешь чего? Ах, я и забыл, что ты у нас трезвенник-язвенник.

— Не люблю я это дело… — вздохнул Грызун. — Пьянка есть добровольное упражнение в безумии. Если и выпивать, то поменьше и пореже. И только если нужда в этом есть.

— Ты б лучше курить бросил, чудик. И вообще у меня здесь не пьют, а лечатся.

— М-да… знаешь, Барин, если уж лечиться, то как у тебя насчёт перцовки? По ходу, просквозило меня конкретно. Всю ночь на кране в кабинке просидел, семь ветров, блин, и дождь этот долбанный. Заболел я, по ходу.