Лукавый взор

– Ах, Матка Боска![70] – хохотнула Фружа… пардон, мадам Эуфросина Ревиаль. – Я ни дня не жила в Польше, уж не знаю, к сожалению или к счастью. Я родилась в Париже! Моя мать – француженка, отец – поляк; некоторое время он служил в посольстве Российской империи, отсюда мои знания языка.

Фрази была уверена, что ее отец – француз, а не поляк. Но мать была русская!

Не она. Не она!

Только имя такое же.

А если Араго что-то забыл, что-то перепутал? Или Фрази ошибалась? Или нарочно врет сейчас, отводит глаза? Или просто боится признаться, что ее отец был русский?

– Отец несколько лет служил при князе Куракине, – продолжала лопотать мадам Ревиаль. – Вы, конечно, слышали о его расточительности, поражающей воображение?

Служил при князе Куракине?..

Перед глазами так и встал покосившийся крест на могиле Дмитрия Видова с датой смерти: ноябрь 1808 года.

Но князь Куракин появился в Париже в качестве российского посла только в октябре 1808 года. Дмитрий Видов никак не мог успеть послужить при нем «несколько лет»!

Значит, Видов не был отцом мадам Ревиаль. Значит, это не Фрази.

– Мсье журналист, вы, кажется, уснули? – прервал его мысли голос мадам Ревиаль. – Вы слышали о мсье Куракине и его расточительных привычках?

– Помилуйте! – развел руками Араго. – Юность моя прошла далеко от Парижа – в провинциальном бургундском Тоннере! И хоть там некогда появился на свет знаменитый шевалье д’Эон[71], это было последним выдающимся событием истории моего родного города. Туда вообще никакие светские новости не доходили!

Конечно, Араго лукавил, а точнее выразиться, отъявленно врал. Юность его прошла вовсе не в заброшенном Тоннере, а о князе Куракине он был довольно наслышан от Поццо ди Борго, даже читывал донесения князя о неизбежности войны Франции и России: «Лучшая система этой войны, по моему мнению, – это избегать генерального сражения и, сколько возможно, следовать примеру малой войны, применяемой против французов в Испании[72], и стараться затруднениями в подвозе припасов расстроить те огромные массы, с какими идут они на нас». Уже в декабре 1811 года, отправляя доклад канцлеру Румянцеву, который в пору Наполеоновских войн занимал пост министра иностранных дел России, Куракин призывал: «Не время уже нам манить себя пустой надеждой, но наступает уже для нас то время, чтобы с мужеством и непоколебимой твердостью достояние и целость настоящих границ России защитить». До последнего дня своего пребывания во Франции князь Куракин пытался уладить отношения между двумя странами и покинул Париж уже после начавшегося вторжения Наполеона в Россию.

Да, Араго вполне мог бы много интересного порассказать мадам Ревиаль, однако он повторил свой недоумевающий жест и с невинным выражением воскликнул:

– Сами посудите, каким же образом я в Тоннере мог слышать о князе Куракине и его расточительности?!

– Ну мало ли, – пожала прелестными пышными плечиками мадам Ревиаль, играя своими хорошенькими янтарными глазками. – Не в Тоннере, так позже, в Париже…

Араго, который, само собой разумеется, умел отлично играть в подобные игры, ответил столь же шаловливым взглядом, стараясь замаскировать овладевшее им беспокойство.

Что за странный разговор… На что Фружа намекает?

Впрочем, он тут же получил ответ:

– Вы журналист, вы со многими общаетесь – могли и с русскими начать водиться. Вы ведь слывете русофилом! Имя нынешнего посла Российской империи вам наверняка известно. Это какой-то корсиканец.

– Неужто Наполеон Бонапарт? – съехидничал Араго.

Мадам Ревиаль сверкнула лукавыми янтарными глазами:

– Да вы шутник, сударь! Неужто не знаете, кто нынешний посол?

– Конечно знаю, – с таинственным видом прошептал Араго. – Это граф Шарль Андре Поццо ди Борго. А также мне известно, что Великобританию в Париже представляет сэр Чарльз Стюарт, барон де Ротсей, Австрию – герр Франц фон Тугут, Испанию – сеньор Хосе Гутьеррес де ла Конча, Америку – мистер Эдвард Ливингстон, Пруссию – герр Генрих Александр фон Арним… Конечно, лично я с этими господами не знаком, но имена их знаю: ведь я по долгу службы читаю государственные бюллетени.

– Однако к русским, – задумчиво проговорила мадам Ревиаль, – к русским вы особые симпатии испытываете, если судить по вашим статьям… Даже поэтов русских печатаете в очень недурных переводах. Пушкин ваш любимчик, кажется? Видела, видела недавно у вас в «Бульвардье» его стихотворение «Une matinée d’hiver». Как это там… «Hier, t’en souviens-tu? c’éait la chasse-neige…»[73] Мне очень понравилось, право!

– Да неужели вы читаете газеты? – с искренним изумлением вопросил Араго, хотя ему очень хотелось съехидничать и спросить: «Да неужели вы умеете читать?!» Ну да, вид у хорошенькой мадам Ревиаль был самый что ни на есть легкомысленный!