Лукавый взор

Позднее Державины в составе своего полка при Бородине сражались у Багратионовых флешей и у батареи Раевского против Сен-Жерменских кирасир. Потери с обеих сторон были огромны, из Сумских гусар мало кто остался невредим. Полковник Делянов был тяжело ранен и вскоре умер. Яков Васильевич Державин остался лежать на Бородинском поле среди крепко изрубленных французов. Там его и похоронили вскоре в одной из многочисленных братских могил. Державина-младшего (его уже никто не называл Ванькой – звали Иваном или даже Иваном Яковлевичем, с особым уважение), раненого в ногу, без сознания, увезли в походный госпиталь. Хотели было отправить в Москву, однако он вскоре пришел в себя и наотрез отказался туда ехать, да и слава богу, не то попал бы к французам, которые вошли в российскую столицу почти через две недели после достославной битвы.

Начался сентябрь. Наполеон обосновался в Москве. Русские войска стояли на месте, выжидая.

Нога Ивана Державина заживала плохо: жар не спадал, хирург, главный лекарь госпиталя, грозил неминучим антоновым огнем, твердил про необходимую ампутацию, но юноша не соглашался, хоть и горел в жару, а ногу словно бы черти когтями рвали и шел от нее дурной дух гниения.

– Умереть хочешь? – наконец, не выдержав, вызверился хирург. – Завтра прикажу связать тебя и сделаю, что должно! Понял?

И ушел.

Настала ночь. Иван не спал: то к смерти готовился, то пытался представить свою новую жизнь – бесславную, с деревяшкой вместо быстрой, сильной и проворной ноги, – стискивал зубы, утирал слезы, а когда одолел его сон, явился к нему незнакомец с усталым, изможденным лицом, голубыми глазами и русыми волосами. Камзол его был испачкан землей, а лоб почему-то перевязан черной лентой.

– Не узнал меня? – спросил он.

– Нет, – шепнул Иван. – А вы кто?

– Дмитрий Видов, – назвался этот человек. Голос его звучал словно бы издалека и отдавался эхом. – Помнишь, ты крест на моей могиле поправлял да дерном её обкладывал? Спасибо тебе за это.

Иван похолодел так, что потянул на себя кожух, которым положено было укрываться, да только он, от жара маясь, кожушок этот то и дело сбрасывал. И вдруг осознал, отчего озяб: да ведь от ночного гостя веет мертвенной стужей! Уж не землей ли могильной испачкан его камзол? И неужто это не просто черная лента, а венчик, которым перевязывают лоб покойнику?..

– Не бойся, – сказал Дмитрий Видов. – Ты не умрешь и ноги не лишишься. Утром жар схлынет, рана твоя заживет, ногу сохранишь.

– От-тккуд-д вы знает-те? – простучал зубами Иван.

– Мне обещано было, – ответил гость.

– Кем? – удивился Иван.

Дмитрий Видов промолчал, только значительно повел глазами куда-то вверх.

– Вы за меня просили, что ли? – прошептал Иван, не понимая, а вернее, боясь понять, что значит этот взгляд. – Но почему?!

– Потому что ты мне душу облегчишь. Снимешь горькую боль, которая гнетет меня тяжелее могильной земли, на мой гроб насыпанной. Ты спасешь мою дочь, а она тебя спасет. Так меж вами и поведется… Я-то помочь никому не смогу. Ни дочке, ни Устиньке моей любимой. Боль и тоска угрызает, и это хуже адских мучений. Вот я и умолил, чтобы тебя сберегли. Отрадно было мне тебя видеть, когда ты на погост приходил. Может быть, заживись я на свете, у меня еще и сын родился бы. Хотел бы я такого сына, как ты! Ты человек добрый. И храбрец… Так что не забывай моей просьбы. Не забывай. Клянись, что не забудешь!

– Не забуду, – кивнул Иван, окончательно переставая понимать, что происходит, во сне явился к нему человек в черным венком на лбу или наяву. – Но как ее зовут, вашу дочь? Где ее искать?

Дмитрий Видов слабо усмехнулся:

– Сама найдется. Ты только не оплошай!

Вдруг кто-то положил руку на лоб Ивану, и он проснулся. Вместо Дмитрия Видова перед ним стоял тот самый хирург, который грозился поутру повлечь его на операционный стол связанным. В руках у него не было никаких веревок, а была только глиняная плошка со свечкой.

– Тебе холодно, что ли? – спросил главный лекарь с изумлением. – Гляжу, кожушок натянул…

– Холодно, – хлопнув глазами, согласился Иван.

– Жар спал, – удивленно покачал головой хирург, трогая его лоб. – Что за чудеса чудесные? А ну дай ногу гляну.

Он помог Ивану сесть и сунул в его руки плошку, а сам осторожно снял с раненой ноги повязки. Долго смотрел на рану, наклонился, понюхал ее, ощупал ногу вокруг – и наконец поднял на Ивана ошалелый взгляд:

– Может, мне кажется? Может, мерещится?

Несколько раз быстро перекрестился, еще раз оглядел рану и спросил:

– Ты именем какого Иоанна крещен?

– Предтечи. Родился в ночь на 25 мая – на обретение главы Крестителя[28].

– Неисповедимы пути Господни, – сказал главный лекарь и перекрестился. – Предтеча Божьм промыслом усекновенную главу обрел, а ты – ногу. Молись за него денно и нощно.

Иван кивнул, но в своих благодарственных молитвах первым вспоминал все-таки святого Дмитрия Солунского, а уж потом – Иоанна Крестителя.

Он пошел на поправку так быстро, будто не гнил заживо добрых (то есть недобрых, конечно!) две недели. Главный лекарь признал, что ошибся, недооценил крепкий организм молодого гусара.