Лукавая жизнь (Надежда Плевицкая)

В таком же виде кое-как пробились к автомобилю и сопровождавшие Надежду Васильевну журналисты. Авто с трудом тронулось. Восторга на лицах окружающих не убавилось, и Плевицкая волей-неволей начала раскланиваться и слабо помахивать рукой: она не могла обидеть свою публику, хотя эта публика перепугала ее до полусмерти.

Горничная таращилась по сторонам и бормотала:

– Ужасти, какой мы имеем успех! Ужасти!

О да! Но после такого «успеха» Надежда Васильевна старалась уходить с концертов как можно незаметней, испытывая при виде толпы смертный страх. И этот страх оказался пророческим: ведь именно толпа народная смела с лица земли ту Россию, в которой жила и которую любила Надежда Васильевна!

Слава богу, сейчас на улице ни души. Два шага до автомобиля. И вдруг…

– Сестрица! Милая!

Мужской голос. Надежда Васильевна ошеломленно уставилась на торопливо приближающегося человека. Мелькнула безумная мысль, что из Совдепии вырвался брат Николай – ну кто еще может называть ее сестрицей?! Нет, лицо незнакомое. Она растерянно приостановилась.

Муж выступил вперед, загораживая ее:

– Кто вы? Что вам угодно?

Незнакомец на него даже не глянул: прижимал к груди шляпу, а умиленные глаза его были устремлены на Плевицкую:

– Сестрица! Соловушка! Неужто не помните меня? Ковно, лазарет, офицерская палата… Я не мог спать. Вы пели…

– Господи, – тихо охнула Надежда Васильевна.

То время было связано с такой болью, что постепенно она загнала воспоминания в самые глубины памяти. И все-таки они ожили мгновенно: 73-я второочередная пехотная дивизия, при которой состояла Надежда Плевицкая, пришла в Ковно, и она поступила сиделкой в Николаевскую общину. Ей досталась солдатская палата на восемь коек. Дежурство с восьми утра до восьми вечера. Медицинских знаний не было никаких, зато милосердия хватало, это и делало новую сиделку незаменимой. И еще она пела те самые песни, от которых слезы появлялись даже на глазах царя. Но для императора Николая эти песни были диковинной игрушкой, а солдаты слышали их с детства и теперь удивлялись:

– Ну откуда ты, сестрица, наши песни знаешь? Неужто сама деревенская?

Стоило кивнуть, как со всех сторон сыпались наивные, зато искренние предложения руки, сердца и верной любви: у меня-де богатый дом, двенадцать десятин земли, а у меня еще и пасека, а у меня сад и новая изба… И только те, кто успел проведать, почему, из-за кого звонкоголосая сестричка в сером ситцевом платье и белой косынке оказалась здесь, в Ковно, те помалкивали или усмехались над ретивыми женихами. На втором этаже размещалось офицерское отделение, и там-то очень хорошо знали, кто такая Надежда Плевицкая: многие даже бывали на ее концертах еще до войны, а иным это не удалось, зато теперь выпало счастье (совершенно по пословице: не было бы счастья, да несчастье – война – помогло!) услышать «курского соловья», как называл знаменитую певицу еще более знаменитый Федор Иванович Шаляпин.

Она часто давала концерты в госпитале, но иногда песни требовались как лекарство. В тот день к ней вниз, в солдатскую палату, пришла сестра из офицерского отделения и попросила помочь успокоить тяжелораненого, которому даже морфий не помогает. Надежда села у его постели и принялась тихонько мурлыкать колыбельные: те самые, которые когда-то пела своему последышу мамочка, Акулина Фроловна Винникова, крестьянка из деревни Винниково Курской губернии:

Баю-баю, дитятко!
Поспи, дитятко, поспи,
У Бога счастья попроси.
Бог счастья дает,
Тебе в люлечку кладет.

Наконец раненый заснул, а сестра еще долго сидела у его постели, пока не разжались пальцы, сжимавшие ее руку. Но потом она еще часто пела, утишая боли этому офицеру, раненному в позвоночник и считавшемуся безнадежным.

И вот сейчас он стоит перед ней! Возле артистического подъезда зала имени Бетховена в Берлине!

– Это вы! Что вы? Как вы? Давно оттуда?

Оттуда, то есть из России, он был давно, уже три года как. Бежать удалось не одному, а с семьей. Да-да, он не только выздоровел, но и успел жениться, дети родились. Здесь, на чужой земле, устроился неплохо, есть на что жить, учить детей…

– Вот видите, сестрица, по вашему совету у Бога счастья попросил. А вы? У вас как? Слушал, как поете, – слезами обливался. Все хорошо? Как Василий Алексеевич? Где он?

И огляделся, словно не замечая невысокого мужчины, стоящего рядом со статной «сестрицей».

– Василий Алексеевич погиб еще в пятнадцатом. Там же, близ Ковно, – сдержанно ответила Надежда Васильевна. – Вот супруг мой, генерал Скоблин, Николай Владимирович. Мы живем в Париже, в Озуар-ля-Феррьер[2]. Если окажетесь во Франции – милости прошу в гости.

И она села в автомобиль, а человек, возникший из ее далекого прошлого, сконфуженно замер на тротуаре, все также прижимая к груди шляпу.