Лук Будды (сборник)

Моя история близится к концу. Я пересматриваю первые страницы и не могу отделаться от двойственного ощущения: если главный, любовно-шахматный, сюжет написан в общем-то просто и убедительно, то все, что ему предшествует, кажется мне недотянутым: в описании домашнего уклада проскальзывает чужая интонация, периоды порой тяжелы и одышливы, юмор от лукавого. Что делать, самое фальшивое в искусстве – это правда жизни.

Не могу распрощаться с читателем на грустной ноте. Партия сыграна, фигуры возвращаются на исходные позиции, что ж делать нам? Я бродил бесцельно под дождем и думал о моей прекрасной гречанке. Мне тоже хотелось пожертвовать для нее если не жизнью, то… то… Я поехал на Кузнецкий мост, потолкался среди «чернокнижников», и уже на следующий день мне была вручена, всего за пять номиналов, книга в бумажной обложке двусмысленного цвета, со столь же двусмысленной виньеткой, изображавшей не то лопнувшее от ожирения сердце, не то бомбу замедленного действия, к которой неумолимо подбирается по бикфордову шнуру петушиный огонек страсти. Это был Стендаль. «О любви», отдельное издание. Я отослал книгу бабушке. В книгу я вложил закладку. Бабушка раскроет Стендаля и тут же наверняка обратит внимание на подчеркнутую красным фразу: женщину можно выиграть, как партию в шахматы.

Уже поставив точку, я в последний раз окинул взглядом поле боя. И вдруг меня как током ударило. Какая слепота! Стоит ведь сыграть: 15. Лfc1 Лg8+ 16. Крf1 Cg2+ 17. Крe1, и белые ушли от мата. Костас мог спастись! Бедный мой герой – твоя мечта едва не лопнула, как воздушный шарик. Но рассказ уже написан. Я рад, что подарил тебе эту иллюзию, пускай ценой собственной ошибки.

Из бесед шестого патриарха школы Чань с учениками

Из бесед: О бескорыстном служении

Всякий раз возвращаться:

к недочитанным свиткам,

к неразгаданным снам,

к родному подворью,

к радости левитаций,

к понесенным убыткам,

к сожженным мостам,

к причиненному горю.

Всякий раз проходить

этот замкнутый круг

из смертей и рождений,

где чудачество – чудо,

чтобы смысл находить

в том, что ты – это лук

в безраздельном владенье

шестирукого Будды.

Великий грешник

Н. К. И.

Поезд стоял в Вильнюсе час. Я спрыгнул с верхней полки и начал быстро одеваться. Вера лежала лицом к стене. Это ничего не меняло, даже после чистки она не подурнела. «Девочка отбирает красоту, – сказала она за три дня до отъезда, когда мы и ехать-то никуда не собирались. – Ты будешь смеяться, но я так подгадала, чтобы был мальчик». Я не смеялся, она тоже. А тот, чью участь мы тогда решали, еще не подавал признаков жизни. Но имя у него уже было – Сашка, Александр Сергеевич… А через три дня, когда все было позади и Верина литовская подруга согласилась приютить нас на время, мы позорно бежали из Москвы, как два заговорщика с места преступления… Я окончательно запутался в свитере и выругался в сердцах. Возле нашего наполовину свободного купе кто-то притормозил и двинулся дальше. Я смотрел Вере в затылок.

– Может, проветришься?

– Меня и здесь неплохо продувает.

– Ну, как знаешь. Что-нибудь принести?

– Цветы.

– Что?

– Шутка.

Я не трогался с места. Больше всего я любил ее волосы, пахнувшие земляникой.

– Иди, иди. Посмотришь Старый город.

– Что я там не видел?

– Посмотри церковь Святого Духа. Или, еще лучше, костел. Сходи – не пожалеешь.

Я молчал.

– Из здания вокзала направо, потом налево и через площадь. Войдешь в арку, там рядом. Иди.

Присесть бы сейчас на краешек постели, провести по волосам…

– Ну, я пошел?

– С богом.

– Я туда-обратно.

– Надеюсь.

Я тихо прикрыл за собой дверь, точно в больничную палату.

Накрапывал дождь. Другие лица, зонты другие. Проход в какой-то внутренний дворик перегораживала гирлянда живых цветов. На белоснежной скатерти – пирамида из песочного теста. Шакотис.