Лук Будды (сборник)

– Так я принесу! – тут же откликнулась Эльжбета, не известно чему больше обрадовавшись – возможности услужить или избавиться от этой ужасной сигареты.

Бутыль домашнего вина была у нее припрятана в надежном месте, чтобы старик не разнюхал. В кухне ей пришла в голову мысль достать из буфета старинные бокалы, считавшиеся неприкосновенными. В следующую секунду Эмили услыхала взрыв и звон стекла.

– У маман был бы обморок, – с сигаретным дымом выдохнула она.

В дверях появилась Эльжбета, в одной руке держа бокалы, а другой прижимая к сердцу двухлитровую бутыль.

– Теперь тут все мое. Что хочу, то и делаю.

– Мое, верно, – согласилась Эмили. – За это и выпьем!

Они выпили за это и за многое другое, так что девочка совсем захмелела. Печенье было разбросано по всей постели, на подушке появилось ярко-красное пятно. Эльжбета лежала и думала, что, вероятно, так или примерно так проводят время падшие женщины. От этой мысли голова у нее совсем пошла кругом.

– Что он там бормочет? – спросила Эмили.

– Кто? – не поняла девочка.

– Да этот, – Эмили неопределенно махнула рукой.

– Хо-о-о-лодно ему! – протянула девочка с издевкой. – А мне было не холодно, когда он запирал меня в чулан босую!

– Вот именно.

– Я там трясусь как цуцик, а ему хоть бы хны.

– Пусть поплачет, авось поумнеет, – вставила Эмили, еще не забывшая отцовской присказки, которой он пресекал любую попытку матери вступиться за дочь.

– Ага. – Эльжбета перевернулась на живот. – Может, сам поумнеет на старости лет. Гляди, какой блокнотик!

Эмили взяла у нее из рук маленькую книжечку в сафьяновом переплете, выпавшую из сумочки. Имена, номера.

– Телефоны ее хахалей, – она подмигнула девочке с таким видом, будто ни к ней самой, ни к Эльжбете все это не имело отношения.

– Позвоним? – та мгновенно оживилась и побежала в прихожую за аппаратом. Шнур был достаточно длинный, чтобы протянуть его до спальни.

Роли они поделили; девочка наугад набирала номер, Эмили вела разговор.

– Рикардо? Что значит «кто»? Когда я делала от тебя аборт, ты помнил мое имя лучше собственного. А ты напрягись. Нет. Тоже мимо. Слушай, ты что, турецкий паша? Ишь, чего захотел! – Она тихо шепнула девочке: – Телефон просит. – И снова в трубку: – Вообще ты свинья. Свалить в такую минуту! Ладно, проехали. Я ж говорю: проехали. Увидеться? Даже не знаю. Нет, не могу. Послезавтра тоже. В субботу? Ну хорошо. В семь. В каком? Да, удобно. Ну всё. Чао.

Эльжбета слушала, затаив дыхание.

– Что такое аборт? – спросила она.

– Когда избавляются от детей.

– Это как мать тогда от меня избавилась, сплавив на месяц к сестре?

– Вроде того.

К абортам у Эльжбеты сразу пропал интерес. Гораздо больше ее волновало другое.

– Ты пойдешь, да?

– Куда?

– На свидание? В субботу?

Эмили захохотала:

– Ох, какая же ты дурочка! До той субботы еще жить и жить. Может, три года. Может, десять. Ладно. Набирай следующий.

Однажды ее голос узнали. «Эми? – сказал мужчина на том конце провода. – Эми, ты?» Растерявшись, Эмили быстро повесила трубку.

Когда эта игра им надоела, они придумали новую, под названием «Эми». Например: «Эми чистит кастрюлю». Девочка зажимала в руке железную мочалку и осторожненько, чтобы, не дай бог, не повредить воображаемый маникюр, поглаживала почерневший бок алюминиевой кастрюли. Или: «Эми моет полы». Комом намотав на швабру мокрую тряпку, девочка расписывала пол замысловатыми узорами.

Когда Эми вернулась домой, ее встретила загадочная тишина. По всему коридору были раскиданы жилеты и кофты. Из кухни несло паленым, в спальне были плотно задернуты шторы, и в темноте она не разглядела двух спящих – сон свалил их вдруг, посреди великого разгрома. Когда она остановилась на пороге столовой, где с люстры свисала половая тряпка, ей померещились странные звуки. Она приблизилась к чулану – звуки доносились оттуда.

– Отец? – она подергала дверь. – Отец?

Из чулана послышалось бормотание:

– Холодно… холодно…

Она повернула торчавший в скважине ключ. Отец сидел, кутаясь в старое женское пальто.

– Холодно…

Она собрала валявшуюся в коридоре одежду и, сложив ее перед отцом, отвернулась. Он заплакал и начал медленно одеваться, не сразу попадая в рукава.

– Такие уродились, – забормотал он себе под нос. – Дед, отец. И я такой. И ты. Все Радовичи. И детей у тебя поэтому нет. Чтобы не плодить уродов. Думаешь, не знаю, что у тебя с детства на уме? Не знал, не бил бы. Из меня не выбили, думал, хоть из тебя выбью. Что закрываешься? Блудить не стыдно, так и синяков не стыдись. Моя рука, поди, легче была. Домой притащилась! Крепко тебя, видно, потрепало. Ну чего ты? Я ж говорю, кровь дурная.

Эми ткнулась ему в колени. Она что-то говорила и говорила, но старик ничего не понимал и вдруг не столько даже расслышал, сколько догадался.

– Что же мне делать? – повторяла она.

Старик впервые улыбнулся:

– Каяться – это по материнской линии, тут я тебе не советчик.