Луи Пастер. Его жизнь и научная деятельность

Но в этом опыте все условия должны быть известны и подчинены экспериментатору. Он должен знать, видеть и другим показать, что полученный результат есть действительно результат этих условий, и никаких других тут не примешивалось.

Раз это достигнуто, вывод является незыблемым, и как бы ни противоречили ему явления природы, факты действительности,– это противоречие должно быть кажущимся и объясняться вмешательством каких-нибудь новых условий, которых мы не разглядели: вещь весьма обыкновенная при сложности явлений природы.

Этому принципу Пастер неизменно следовал в своих работах. Прежде всего он “устанавливал” основное положение идеи на безупречный фундамент эксперимента. Так было и с сибирской язвой. Он не удовольствовался тем, что кровь, содержащая бактерии, заражает здоровое животное: мало ли что может попасть вместе с кровью. Он изолировал микроба, освободил его от всяких сторонних элементов, которые могли оказаться в крови,– и убедился, что этот изолированный, “чистый” микроб вызывает сибирскую язву.

Значит, это – факт несомненный, и никакие “очевидные” факты не могут опровергнуть его, потому что никакой факт не может быть очевиднее того, где все условия известны наперечет.

Этим и объясняется кажущаяся самоуверенность Пастера, не отступавшая ни перед “очевидностью”, ни перед установившимися мнениями, ни перед смелостью и фантастичностью выводов.

Эта самоуверенность слагалась из двух элементов: скептицизма, который не принимал основного положения без строжайшей опытной поверки, и логики, которая не отступала перед выводами из основного положения, хотя бы они казались химерой.

Если принцип неверен – тогда и разговаривать не о чем; но если он верен, значит, верны и выводы,– и никаких тут не может быть сомнений вроде “это было бы слишком хорошо” и тому подобных “ни два ни полтора”.

Эта неуклонная последовательность мысли придает особенный характер работам Пастера. В них поражает уверенный “ход” от начала до конца. Они ведутся как бы по готовой программе. Пастер видит результаты, которые должны получиться, и до того убежден в их неизбежности, что, встречая факт, по-видимому разбивающий его выводы, не отступает, не колеблется, не признает себя побежденным, а продолжает работу.

Мы бы сказали: Пастер руководился в своих работах предвзятыми идеями, если бы под этим термином не понимались идеи, взятые, что называется, с ветру, с чужих слов, на веру вследствие лености мысли и подчинения установившимся воззрениям, дедовским обычаям, предписаниям старших и т. п. Пастеру приходилось иметь дело с такого рода идеями, и немало крови они ему испортили! В баталиях, которые он должен был вести всю жизнь из-за научных истин, предвзятые идеи играли главную роль; из десяти возражений, которые ему делались, быть может одно было результатом критики, а девять – продуктом слепой привязанности к старому или недоверия к новому.

Идея Пастера была догадкой мыслителя, которую экспериментатор подвергал беспощадной критике, прежде чем признать доказанной. Но, раз признав, развивал ее со всеми последствиями и шел в своих работах уверенно от вывода к выводу.

Угадать истину – сравнительно легкая часть задачи: по крайней мере, мы видим, что на это способны многие. Сколько ученых до Дарвина или одновременно с Дарвином принимали гипотезу эволюционизма!

Даже обосновать истину простым и ясным опытом– не самая трудная часть работы; например, все опыты Пастера, связанные с самозарождением, были вариантами одного и того же основного опыта (жидкость кипятят, чтобы убить зародыши, и закупоривают, чтобы не допустить их из воздуха), на который раньше него опирались Гельмгольц в 40-х годах, Шванн в 1835-м, Спалланцани в 1777-м, Жобло – в 1717-м.

Труднейшая часть задачи – связать принцип с явлениями действительности, реального мира, объяснить эти явления согласно принципу, показать, что тысячи противоречий, возникающих при первой попытке приложить принцип к действительности, подтверждают, а не опровергают его.

Для этого нужно больше проницательности, чем для нахождения основного принципа. Формулируя принцип, мыслитель выбирает факты, говорящие в его пользу; а в борьбе с противоречиями он связан, лишен свободного выбора, должен подчиняться факту и найти ему объяснение.

Принцип угадан, но природа опровергает его на каждом шагу тысячами фактов, по-видимому неотразимых. Она приводит в отчаяние самую сильную логику своей кажущейся нелогичностью. Это – хаос, сплошное противоречие. Основной опыт сделан; кажется, вопрос решен – можно почить на лаврах. Нет! Со всех сторон заявляют о себе новые факты, появляются новые наблюдения и “подрезают” основной принцип. Проблема разбивается на тысячи мелких загадок, которые быстро истощают энергию исследователя.