Луговые разбойники

– Лодки нет, – сказал Ассовум, – значит, нам придется переправляться вплавь, если мы хотим устроить привал на том берегу.

Индианка, не вымолвив ни слова, сложила свою ношу на землю, сбросила в воду две толстых ветки, валявшиеся тут же, и устроила из них примитивный плот для поклажи; вошла вместе с мужем в воду и поплыла, толкая перед собой импровизированный плот. Несколько минут спустя краснокожие оказались на другом берегу.

– Куда теперь думает пойти Алапага? – спросил Ассовум, обращаясь к жене.

– Ферма Бариля всего в полумиле отсюда. Стоит только перейти большую дорогу. Завтра в этом доме мистер Роусон собирается читать проповедь. Отчего Ассовум так упорно отказывается послушать божественные слова бледного человека? Проповедник говорит так складно, речь его сладка, как мед, и сердце его незлобиво и чисто, как ясное весеннее небо.

– Алапага, ты лучше сделаешь, если… Тише!

В кустах в это время произошло легкое движение, и из них внезапно показался рослый олень, с красивыми развесистыми рогами, смотревший только вперед, очевидно не подозревая грозившей опасности. Едва заслышав шорох, Ассовум сразу догадался, в чем дело, и вскинул ружье. Раздался выстрел, и олень, пораженный пулей индейца, сделав последний скачок, повалился на землю.

– Вот это прекрасно! – обрадовался краснокожий, снова поспешно заряжая ружье. – У Гарпера теперь недостаток дичи, а сам он слишком нездоров, чтобы охотиться. Алапага отнесет дичины нашему белому другу.

– Разве Ассовум уже забыл, что Алапаге нужно отправиться на проповедь Роусона? – спросила индианка, опечаленная перспективой пропустить богослужение.

– Прежде, – начал Ассовум, печально потупив взор, – Алапага во всем повиновалась Ассовуму; тогда она ни на что больше не обращала внимания. Когда-то было счастливое время, и Алапага, не зная бога белых, молилась Маниту, плела священный вампум[10], умела умилостивить Маниту, и охота ее мужа была всегда счастливой. Теперь то счастливое время миновало. Алапаги больше нет, а есть женщина-христианка, по имени Мери. А она еще носит те самые мокасины, в которых покинула свое племя, чтобы следовать за мужем в изгнание; ее кожу прикрывают те самые одежды, которые сорвал Ассовум с плеч вождя племени сиу, чтобы прикрыть ими обнаженное тело жены; у нее надето еще на шее ожерелье из хвостов священных змей, и треск их чешуи должен бы напоминать ей ту землю, где ее родители дали ей жизнь. Но увы! Ее уши закрыты, она ничего больше не слышит. Ее сердце не бьется как прежде, это все происходит от того, что она ныне ничего не чувствует.

– Ассовум, не сердись на меня, – с мягким трепетом возразила Алапага. – Не забудь, что жизнь очень коротка и что самое счастливое, самое радостное будущее ожидает меня. Ты ведь не знаешь, мой дорогой супруг, до какой степени прекрасно и величественно небо, по рассказам бледного человека. Неужели ты захочешь лишить меня этой прекрасной жизни, которая ожидает меня? Ведь моя вера в эту святую блаженную жизнь нисколько не препятствует мне оказывать должный почет тебе, моему супругу и повелителю, зачем же ты хочешь лишить меня ее?

– Я, конечно, не стану мешать, – печально сказал Ассовум. – Пусть Алапага поклоняется богу белых, если ей это более приятно!

– А разве ты окончательно отказываешься послушать того бледного человека? Ведь его устами говорит сам Бог!

Ассовум хотел было что-то возразить на это, но раздумал и лишь сказал:

– Алапага должна не только молиться, но и есть. Недалеко отсюда, на берегу реки, стоит заброшенная хижина. Мы снесем туда оленя, и Алапага приготовит его нам на ужин. Там изгнанник вождь укроется с ней от дождя, ветра и ночных туманов, и утром Алапага будет недалеко от фермы, где бледнолицый проповедник обещал говорить ей о боге белых.

– А что намерен делать Ассовум?

– Ассовум обещал больному другу отыскать его племянника и сдержит свое слово. Белые распускают теперь оскорбительные слухи про своего брата и делают это потому, что не слышат шума его шагов около себя. Обвиняемый в гнусных преступлениях теперь далеко отсюда. Лишь только он возвратится, его клеветники должны будут замолчать и даже не осмелятся смотреть ему в глаза!

– Но ведь этот человек виноват!

– О, я знаю, кто отравил этим ядом твою душу! Проповедник наговорил Алапаге глупостей, и она верит ему.

– Благочестивый Роусон действительно уверял Алапагу, что белый человек убил и ограбил своего белого собрата.

– Бледнолицый нечестивец лжет! – с гневом воскликнул Ассовум, причем глаза его метнули молнию, лицо искривилось от злобы и кровь прилила к вискам. – Говорю тебе еще раз, что бледный человек врет, и сам прекрасно знает это.

– Ассовум ненавидит бледного проповедника за то, что он отвратил Алапагу от веры ее отцов и склонил к вере белых, но он не должен напрасно позорить человека только за то, что тот думает иначе.