Lues III

Исчерпав набор обыденных вопросов, старик замолчал, не зная, то ли отступиться, то ли пытаться продолжить этот односторонний диалог. Ему на выручку пришла жена. Неудовлетворенная выбранной темой беседы, она принялась рассказывать о целях намеченного ими путешествия. Из райцентра они собирались попасть поездом в столицу края, к дочке на свадьбу, она намечена на послезавтра. Если ничего не случиться, тьфу-тьфу, конечно, они как раз успевают.

Он слушал, не перебивая, и не слышал ее слов. Речь женщины как-то странно успокаивала, убаюкивала его. «Проснулся» он только однажды, словно кольнуло что-то и, незаметно взглянув на часы, обнаружил, что автобус запаздывает на десять минут. Женщина все говорила, изредка поправляя прядь волос, выбивавшуюся из-под черного платка. Ее муж сидел молча, поглядывая то на супругу, то на компанию молодых людей — трое юношей лет двадцати, не больше — рассказывающих друг другу не то анекдоты, не то просто смешные случаи из жизни. Один из парней обладал на удивление светлой шевелюрой, собранные на затылке в хвост волосы резко выделялись пшенично-белым мазком на фоне темно-синей джинсовой куртки. Когда юноша поворачивал голову, мазок этот метался по плечам, растекаясь и вновь собираясь, становясь то пепельно-серым, то вновь светлея.

Автобуса по-прежнему не было. Восемь лет назад он тоже запаздывал, но на остановке, кроме тех четверых и еще одной женщины, которую оставили там… навсегда… никого не было. Наверное, приди автобус вовремя, он сейчас жил бы в этом крае. Может быть….

С Грозным его связывали не столько воспоминания босоногого детства, по-своему приятные и оттого западающие в душу, но более всего знакомство с той женщиной, которую, как ему когда-то казалось, он любил и любил бы вечно, и которая согласившись разделить с ним его годы, вышла за него. Ныне же столица республики стала чужой, как и любой другой город этой планеты, и та, что он водил когда-то поздними знойными вечерами под звездчатым южным небом по тенистым бульварам, паркам и ореховым рощам, легко, почти незаметно выскользнула из памяти, оставив после себя лишь флер непонятной ностальгии, фотографический образ в глубинах памяти, да слабый запах духов «Инфини».

Тех, кто восемь лет назад вместе с ним стояли на остановке, в ожидании автобуса, он встретил неожиданно, тогда, когда менее всего предполагал о свидании. И почему-то именно запах духов «Инфини» возник в памяти, едва он увидел, а через мгновение и узнал тех троих, что работали ныне в героиновой лаборатории, подаренной его командиру. Его узнали столь же скоро; спустя несколько минут, когда охрана вышла, и все четверо остались наедине, те трое немедленно подошли к нему, а он двинулся им навстречу, и каждый с намерением начать давно проговоренный в душе разговор. Они сошлись вместе, странно и страшно изменившиеся за последние восемь лет люди, поддерживающие меж собой когда-то шапочное знакомство и испытавшие некую дружескую близость товарищей по несчастью за время долгой дороги в неизвестность на дощатом полу фургона, увозившим их куда-то на юг. С близости этой они и подошли друг к другу, произнесли первые давно заготовленные фразы приветствия, обменялись ими, как паролем, позволяющим определить степень доверия к стоявшему рядом человеку. И замолчали неожиданно.

Разговор умер сам собой, прежняя общность их внезапно исчезла после первых же произнесенных слов, точно оказались они людьми, ошибавшимися в приветствии. Они долго молчали, разглядывая пристально друг друга, веря и не веря своим глазам да и всему происшедшему с времен остановки, дощатого фургона, путешествия на юг….

По истечении пяти минут, те трое снова вернулись к работе, сославшись на занятость, а он так же извинился за тех, кто ожидал его за дверью. И тихо покинул лабораторию, прикрыв с превеликой осторожностью за собой дверь. После чего сел в изгвазданный внедорожник рядом с водителем; на заднем сиденье уже находились двое воинов. «Газик» проворно взял с места, выезжая на разболтанную колею. Сыны ислама торопились окончить свой ежедневный обход за податью, газу, как они называли свой сбор, у них на пути оставалось лишь ближайшее селение, и так уже донельзя нищее и обескровленное: те, кого не увели на войну под зеленое знамя, зимой голодали.