Лучший день в году

Дядя Сережа, поначалу пытающийся ее поймать, махнул рукой, выхватил чью-то куртку из груды, натянул на себя и выскочил за дверь. Отец сделал попытку побежать за ним, но то ли оступился, то ли запутался в чьих-то рукавах, распростертых на паркете, и рухнул рядом с Татьяной. Артистка куда-то подевалась. Или Кирилл просто перестал обращать на нее внимание. Он теперь уже не помнил. Зато отчетливо помнил, как вышел из дома на крыльцо прямо в домашних тапках. Поежился от морозного воздуха, жадными щупальцами обхватившего его с головы до ног, и медленно пошел в сторону сараев. Снег был глубоким, и местами мальчик проваливался в него почти по колено. И, кажется, уже через дюжину шагов потерял где-то тапки. Но упорно шел, рассматривая цепочку чьих-то следов, оставленных тут до него. Следы были и не следами, а глубокими ямами с неровными краями, и их тут было великое множество. Потом следы вдруг прервались кустарником, высаженным мамой. Кирилл перелез через низкие сухие ветки, припорошенные снегом. И увидел Макса в шубе Деда Мороза. Он корчился на снегу, пригоршнями забрасывая снег себе в рот, и постанывал. Дяди Сережи видно не было. Видимо, он вошел в открытую дверь сарая, потому что там горел тусклый свет от маленькой лампочки у входа. Во всяком случае, Кириллу показалось, что он видит какие-то движущиеся тени.

– Дядя Сережа! – Ему показалось, что позвал он недостаточно громко. И поэтому, кашлянув, повторил: – Дядя Сережа!!

Макс заворочался на снегу, сел. Поднял голову на Кирилла.

– Тебе не надо туда ходить, пацан, – вдруг сказал он почти трезвым голосом. – Не надо!

– Почему?

Кирилл шагнул раз, другой к открытой двери. Он не чувствовал боли, холода, хотя шагал по снегу в одних носках. И страха не было. Его охватило странное тупое любопытство. Он не знал, что увидит среди мельтешащих теней в распахнутом настежь сарае. Но точно знал, что жаждет это увидеть.

Увидел…

Мама…

Нет, под потолком на толстой веревке болталось то, что осталось от мамы. Длинное голое тело, болтавшееся в полумраке сарая, можно было назвать деревянным. Его будто кто выстругал из старой деревяшки, потом облил местами бурой краской, а на голову нахлобучил скомканную паклю. Так теперь выглядели мамины волосы – спутанные, мокрые, темные от крови. Ведь это же была не краска, так? Это была кровь?

– Ма… – позвал Кирилл непонятным дребезжащим голосом. Так дребезжала ложка в стакане с чаем, когда они путешествовали поездом по Европе. – Ма, это ты?

И тут из угла, откуда до Кирилла доносились странные сдавленные звуки, выскочило что-то огромное, горячее. Заслонило его от страшного видения, выволокло на улицу, потащило куда-то в сторону. Это дядя Сережа пытается его защитить, сообразил Кирилл, не пытаясь вырваться. Ему было больно подмышки, так крепко держал его дядя Сережа. С правой ноги у него сполз носок, зацепившись за кустарник, нога окончательно отмерзла, и он пытался поджать пальцы, чтобы хоть как-то их согреть. Сколько времени тащил его дядя Сережа? Минуту, две, час? Кирилл не помнил. Запомнился этот чудовищный холод, поднимающийся все выше и выше от пальцев ноги до колена, потом до пояса, до шеи, до сердца…

Господи, тогда вот он впервые почувствовал, где у человека находится сердце, и понял, что это значит, когда оно болит. Оно жутко болело! Оно так сильно билось о его грудь, что болело и, наверное, кровоточило, потому что он отчетливо чувствовал во рту вкус крови. Он узнал его. Во время игры в дворовый хоккей случались и разбитые носы, и губы.

– Гена!! – заорал дядя Сережа, втаскивая Кирилла, безвольно болтающегося у него на руках, в дом. – Гена, вызываю полицию!! Алина… Она мертва…

Все! Вся мозаика тут же сложилась в голове Кирилла неотвратимой жуткой правдой. Все сжалось в один тугой комок – гадкое мертвое тело в крови, страшный холод, заморозивший его.

Мамы больше нет. Ее никогда больше не будет. Она умерла. Страшно, болезненно, превратившись из красавицы в чудовище.

Его укутали в одеяла, отнесли куда-то наверх, положили на кровать и, кажется, забыли о его существовании. Дом наполнился грохотом, шумом, кто-то громко кричал, плакал. Потом он услышал, как к дому подъехало сразу несколько машин. Шума стало еще больше, и хлопанья дверей тоже.

Кирилл лежал на кровати, укутанный одеялами, не в силах сдвинуться. Ему казалось, что если он попытается встать, то непременно упадет и разобьется. И тогда все будет вокруг в крови. Ее будет так много, так…

Когда он начал выть, он не понял. И даже не слышал себя. Он очень громко, тоненько выл, перепугав всех, кто был на тот момент в доме. По лестнице загрохотали шаги. Их было так много, что они оглушили его. Он сильнее зарылся в одеяла и принялся выть еще громче. Толпа людей окружила его, они принялись утешать. Потом они рвали с него одеяла, не понимая, что ему очень, очень холодно. Стаскивали с него штаны и кололи какие-то уколы, приговаривая, что все теперь будет хорошо. Что сейчас с ним все будет хорошо.

Но хорошо-то уже быть не могло, так? Мамы-то больше не было! Как могло быть без нее хорошо?..