Как сильную страсть называют любовью, так и большую ненормальность ума называют сумасшествием.
Нельзя просить у богов победы в кавалерийском сражении тем, кто не умеет ездить верхом.
Предводитель должен отличаться от подчиненных не роскошным образом жизни, а трудолюбием и умением предвидеть события.
Трудно прокормить одного бездеятельного человека, еще труднее прокормить целое семейство, но труднее всего содержать войско, проводящее время в праздности.
Тот, кто намерен добиться победы [на войне], должен стать коварным, скрытным, хитрым, лукавым, вором и грабителем.
Воины, предавшиеся грабежу, сами становятся добычей.
Если люди трусят, то чем больше их, тем более ужасному и паническому страху они поддаются.
Кир ‹…› считал ‹…› совершенно нелепым, если полководец, желая дать какое-нибудь распоряжение, будет приказывать так, как это делают у себя дома некоторые из господ: «Пусть кто-нибудь сходит за водой» или «Пусть кто-нибудь нарубит дров». ‹…› При таких приказаниях все только смотрят друг на друга, но никто не берется выполнять распоряжение, все виновны, но никто не стыдится ‹…›. Вот по этим-то причинам он и называл по имени всех, кому отдавал какое-либо приказание.
Убеждение, что ими пренебрегают, делает хороших воинов малодушными, а дурных – более наглыми.
Оружие ‹…› уравнивает слабых с сильными.
Великое дело – завладеть властью, но еще более трудное – однажды захватив, сохранить ее за собой.
Счастье доставляет тем больше радости, чем больше потрудишься, прежде чем достигнешь его. Ведь труд – приправа к счастью.
Не так страшно не достичь счастья, как горько лишиться уже достигнутого.
У царя много очей и много ушей. А если кто думает, что у царя есть только одно избранное око, то он ошибается.
Либаний
Молва определяет нравы.
Добродетель – выгодна.
Умел он [император Юлиан] делать зараз три дела, именно слушать, говорить и писать.
Человек существо ненасытное и неблагодарное.
Приходится более восхищаться законностью данной власти, чем ее обширностью.
Лукиан
У Гелона сиракузского, как говорят, шел дурной запах изо рта, и он долго не знал об этом, так как никто не решался осрамить тирана, пока наконец одна женщина, иностранка, сошедшись с ним, не набралась храбрости и не сказала ему про это. Тот явился к своей жене, гневный на то, что она, прекрасно зная про зловоние, не открыла ему про это. Та же стала просить прощения: она-де, не испытав близкого общения с другим мужчиной, думала, что все они испускают изо рта тяжелый дух.
Знающий целое может знать и его часть, но знающий часть еще не знает целого. ‹…› Мог бы Фидий, увидавший львиный коготь, узнать, что он – львиный, если бы никогда не видал льва целиком?
Кормилицы ‹…› говорят о своих питомцах, что надо их посылать в школу: если они и не смогут научиться там чему-нибудь доброму, то, во всяком случае, находясь в школе, не будут делать ничего плохого.
Похвала приятна только тому, кого хвалят, остальным же она надоедает.
Да будет мой историк таков: ‹…› справедливый судья ‹…›, чужестранец, пока он пишет свой труд, не имеющий родины.
Лучше, когда мысли мчатся на коне, а язык следует за ними пешком, держась за седло и не отставая при беге.