Лучшее прощение — месть

Однако сразу же после того как газеты сообщили о том, что обнаружен труп Диего Рубирозы, между дядей и племянником состоялся телефонный разговор. Позвонили из Рима. Старый Рубироза взял трубку.

— Это ты, старый негодяй? — начал разговор Франческо. — Если бы я верил в Бога, то сказал бы, что наконец-то Божья кара настигла тебя. Желаю тебе здравствовать еще сотню лет и увидеть, как умирают все, кто тебя окружает. Желаю тебе быть свидетелем смерти малютки Чезаре и этой поблядушки, его матери, старый козел. Запомни хорошенько: когда-нибудь я приду, чтобы плюнуть на твою могилу, а если к тому времени меня не будет, накажу дочери сделать это от моего имени.

— Ублюдок, проклятый ублюдок! — закричал старик. — Чтоб ты…

Разговор резко оборвался.

* * *

…Ришоттани постоянно пытался хоть что-то понять в этой ненависти, но так ничего и не добился. Теперь весь сор из избы уже вынесен, но комиссар так и не понял, кому нужны были все эти убийства. А что с картиной? Пока что он действительно не представлял, с чего качать, как размотать этот клубок, ко был уверен, что доведет следствие до конца, рано или поздно, все-таки найдет ответ — или ответы — на эти загадки, включая и исчезновение картины Рембрандта, похоже, пропавшей бесследно. Это был его долг старику. Он был обязан его вернуть, потому что старик сделал его счастливым в тяжелое время и открыл ему вечный мир искусства, вселил в него жажду знаний. Если в настоящее время он был чем-то большим, нежели просто дилетант, то всем этим он был обязан только старому Рубирозе.

Глава 4 Джулия

После смерти Диего старый Рубироза стал побаиваться за жизнь маленького Чезаре и матери. Он поделился своими опасениями с комиссаром Ришоттани и попросил его заглядывать к нему на виллу каждый раз, когда у него выдастся свободная минута. Армандо всячески старался успокоить старика:

— Не думаю, что вам грозит что-нибудь серьезное. Обычно эти люди никогда не появляются дважды там, где уже побывали. Они знают, что после похищения осторожность возрастает и принимаются меры. Известно им также, что полиция, именно в случае повто…

— Да знаю я, — нервно перебивал его Рубироза, — но как-то не по себе. Сначала я хотел отправить за границу мальчишку с матерью, но мне это оказалось не по силам. Не могу я без них. Слишком уж я стар, и мне было бы очень одиноко… Так что до сих пор не знаю, что делать… Частным детективам я не слишком доверяю. Я, правда, нанял тут одного, который следит за невесткой и ребенком, но все равно не могу успокоиться, пока они не вернутся. Мне хотелось бы максимально обезопасить всех нас и я был бы просто рад, если бы вы, дорогой комиссар, посодействовали моему… нашему спокойствию.

— Не представляю, как это можно сделать.

— Попросту приходите к нам каждый вечер, когда представится возможность. Если люди, охраняющие виллу (если ее еще охраняют) или те, кто задумает организовать очередное похищение, убедятся, что знаменитый комиссар Ледоруб (так, мне кажется, все вас называют) лично занят нашей безопасностью, то ничего не случится. Знаю, вы заняты целые дни, а часто и ночи, но именно ночью, если представится возможность, прошу вас, забегайте ко мне. Уж я сумею вас отблагодарить.

Комиссар возмутился:

— Послушайте. Это как раз то, что мы обязаны делать, и вовсе не размер вашей благодарности будет определять продолжительность нашего присутствия на вашей вилле. (Комиссар особенно повысил тон на слове «размер»).

— Не обижайтесь, пожалуйста, прошу вас. Понимаете, я обязательно должен спасти последнего из моих потомков и его мать…

— Синьор Рубироза, — сказал комиссар, — не знаю пока, что я смогу сделать, но постараюсь заглядывать к вам в любую свободную минуту и при первой же возможности, а если будет слишком поздно — осмотрю парк.

Далее не знаю, как вас благодарить. Обычно до полуночи я на ногах. Я дам вам код от входа. Если вы появитесь до полуночи, то знайте: на вилле есть служебный вход. Звонок с табличкой и моими инициалами С. Р. соединяется прямо с моим кабинетом. Я сам вам открою. Я старый полуночник и с удовольствием поболтаю с вами за стаканчиком вина.

С тех пор для комиссара стало привычным два-три раза в неделю проводить время со старым Рубирозой.

Он рассказывал ему об искусстве, при этом почему-то всегда смотрел вниз, а в ответ Ришоттани цитировал ему французских классиков, о существовании которых старый антиквар не имел ни малейшего представления.

Комиссару он очень нравился. Старик никогда не повышал голоса, кроме случаев, когда речь шла о его работе или гомосеках, которых он ненавидел. Обычно он монотонно басил и редко возбуждался, держался спокойно, как старший с младшим, но его манера не смотреть в глаза собеседнику ужасно раздражала комиссара.