Лучшее от McSweeney's, том 1

— Вы можете спасти яичник? Она очень хочет детей. Просто раньше было как-то не до этого — сначала работа, потом я, теперь вот это.

— Сделаем все, что в наших силах, — отвечает врач, скрываясь за дверями с надписью «Только для персонала».

В приемной хирургического отделения никого; я сижу, листаю «Охоту и рыбалку», детский журнал, брошюрку про рак толстой кишки…

Не проходит и часа, как появляется Барри Манилоу:

— Яичник мы спасли. Вытащили кое-что размером с лимон.

— Лимон?

Врач поднимает руку, сжатую в кулак.

— Да, лимон. Правда, выглядел он как-то странно. — И пожимает плечами. — Мы отправили его в лабораторию на исследование.

Лимон, кровоточащий лимон, апельсин-королек… лимон, скисающий прямо в ней. Но почему они сравнивают опухоли с фруктами?

— Где-то через час ее привезут.

Когда я вхожу к жене в палату, она спит. Из-под одеяла торчит трубка, отводящая мочу в специальный мешочек. Жена подключена к кислороду и капельнице.

Я кладу руку ей на лоб. Она открывает глаза.

— Струйка свежего воздуха, — говорит она, берясь за трубку, подающую кислород. — Всегда было любопытно, что же при этом чувствуют.

Ей по капле вводят морфий, она сама может регулировать частоту капель. Переключатель у нее в руке, но она так и не нажимает на кнопку.

Я даю ей маленькие кусочки льда и ложусь рядом. А посреди ночи ухожу домой. И просыпаюсь утром с ее звонком.

— Цветы все шлют и шлют — завалили уже, — рассказывает она, — от больницы, от моих из неотложки, от клиники…

Врачи прямо как пожарные — когда свой попадает в беду, они точно с ума сходят.

— Катетер вынули, я сейчас в кресле. Уже пила сок и даже сама дошла до туалета, — гордо сообщает она. — Все такие предупредительные, прямо дальше некуда. Ну да и я просто идеальный пациент.

Я не даю ей договорить:

— Привезти тебе что-нибудь из дома?

— Чистые носки, тренировочные брюки, расческу, зубную пасту, мыло для лица, радио, ну и, пожалуй, банку диетической колы.

— Тебя же оставили всего на пару дней.

— Ты спросил, вот я и отвечаю. Да, и не забудь выгулять собаку.

Через пять минут она перезванивает, глотая слезы:

— Знаешь, что у меня? Рак яичников!

Я выбегаю из дома. Когда вхожу в палату, там никого. Я ожидаю самую что ни на есть романтическую сцену: она в слезах прижимается ко мне и признается, как сильно любит, как ей жаль, что настали такие непростые времена, как я ей нужен, просто необходим, больше, чем когда-либо… Но кровать пуста. На секунду меня пронзает мысль: она умерла, выбросилась из окна, сбежала…

В туалете слышен шум спускаемой воды.

— Я хочу домой, — говорит она, выходя уже в верхней одежде.

— Цветы заберешь?

— Ну ведь они же мои. Как думаешь, все медсестры уже знают про то, что у меня рак? Не хочу, чтобы кто-нибудь знал.

Медсестра вкатывает коляску; втроем мы спускаемся в холл.

— Удачи вам, — напутствует она нас, загружая букеты в машину.

— Знает, — заключает жена.

Мы едем по скоростной дороге Лонг-Айленда. Я веду и одновременно набираю номер. Звоню нью-йоркскому врачу жены.

— Ей надо как можно быстрее показаться Киббовицу, — говорит врач.

— Как думаешь, я потеряю яичник?

Она потеряет все. В глубине души я понимаю это.

Вот мы и дома. Жена сидит в кровати, с собакой на коленях. Осторожно приоткрывает марлевую повязку — шрам кривой; такая неаккуратность оскорбляет до глубины души.

— Как думаешь, это можно исправить? — спрашивает она.

Утром мы отправляемся на прием к Киббовицу. Она снова на столе, ноги разведены и покоятся в держателях на стартовой позиции, в ожидании. До прихода врача ее успели опросить и осмотреть семеро студентов-медиков. Я их ненавижу. Ненавижу за то, что они говорят с ней, прикасаются к ней, а драгоценное время утекает. Ненавижу Киббовица — он вот уже второй час заставляет ее ждать, лежа на этом столе.

Она сердится на меня за то, что я раздражаюсь:

— Это их работа.

Появляется Киббовиц. Огромный, как игрок хоккейной сборной, ведет себя грубо и бесцеремонно. Мне сразу же становится ясно, что жене он нравится. Она готова делать все, что скажет этот Киббовиц.

— Двигайтесь. Ближе, ближе, — говорит он ей, усаживаясь на стул между ее ног.

Она приподнимает попу и скользит вниз. Он осматривает ее. Заглядывает под марлевую повязку.

— Кривой, — отмечает он. — Одевайтесь и проходите ко мне в кабинет.

— Назовите мне конкретную цифру, — просит она. — Сколько выживает.

— Я с цифрами дела не имею, — отвечает он.

— И все же мне нужно знать.

Он пожимает плечами.

— Ну, процентов семьдесят, где-то так.

— Семьдесят?

— Семьдесят живут еще пять лет.

— А потом? — спрашиваю я.

— Потом для некоторых — все, конец, — говорит он.

— А что в итоге? — спрашивает жена.

— А чего вы сами хотите?

— Я хотела ребенка…

Такие вот непростые переговоры: каждая часть тела обсуждается.

— Я мог бы вынуть только один яичник, — говорит он. — После «химии» попробуете забеременеть, а когда родите, снова поборемся — вынем уже все остальное.

— А после «химии» беременеют? — спрашиваю я.

Врач пожимает плечами.