Лучше поздно

Хмыкнув, - еще бы он признался, что ему нравится преподавать - всегда нравилось, только теперь он наконец-то позволил себе это признать, - я сосредоточиваюсь на чьем-то глубокомысленном опусе, искоса наблюдая, как он один за другим откладывает пергаменты, черкнув на каждом что-то не менее язвительное, чем замечания, оставленные им в свое время на наших работах, - и это по-прежнему жутко раздражает, и я не раз замечал брошенные на него сердитые взгляды и слышал сказанные в его адрес крепкие словечки. Но когда в марте ему снова пришлось варить Феникс Лакрима и на следующий день он был бледнее обычного, нужные ингредиенты для зелий появлялись на его столе быстрее, чем он успевал протянуть руку к шкафчику, и несколько гриффиндорцев, помявшись, сами подошли к нему после занятия за скребками для размазанных по столам останков флоббер-червей. Его до сих пор искренне забавляют такие случаи - ничего, когда-нибудь привыкнет, главное, что он остался в Хогвартсе.

Я знаю, что он окончательно решил это для себя после сентябрьского визита Скримджера, когда они о чем-то долго говорили с глазу на глаз в директорском кабинете. Конечно, я догадывался - о чем, Макгонагалл, с чьей подачи разговор и состоялся, давно рассказала, что попечители и общественность не против, так что последнее слово оставалось за ним. В тот вечер Северус решил побить рекорд молчаливости и даже в лаборатории ограничивался жестами, но я терпел и перед сном наконец дождался невыразительного:

- Он предложил мне директорский пост.

- А ты? - спросил я осторожно.

- Сказал, что подумаю. Ты еще не готов к работе, а я не смогу совмещать все сразу.

- Но когда я… буду готов, ты согласишься?

- И что потом? Ты - зельевар, значит, жить будешь здесь… не боишься, что пойдут сплетни? Конечно, я могу занять комнаты Дамблдора… не хотелось бы, я привык к своей лаборатории, но…

- И всего-то? - перебил я его, облегченно выдохнув - так это он о моей репутации беспокоится! - Северус, за эти полгода у меня даже гриффиндорцы не поинтересовались, где живу - все знают, что я - твой ассистент, значит, и жить должен где-то в подземельях, а где именно - никому не интересно. Кто и когда в этой школе интересовался личной жизнью преподавателей?

- Ты уже забыл о… - но я не дал ему произнести имя мучившего его подонка, перебив:

- А ты уверен, что он все это не выдумал? Ни я, ни кто-либо еще в этой школе никогда о тебе такого не слышал - действительно, когда я расспрашивал школьников в ту неделю, его какими только эпитетами не награждали, но слово «гей» не было произнесено ни разу. - Уверяю тебя, ни один школьник представления не имеет о том, где находятся личные комнаты учителей, и вряд ли кому-то придет в голову, что мы… что у нас… в общем, освобождать комнаты тебе совсем не нужно и переживать из-за сплетен - тоже, разве что мы сами дадим им повод, поцеловавшись в Большом зале или на лужайке перед замком. Северус?.. - я, кажется, упустил момент, когда из задумчивого выражение его лица сделалось предвкушающим, так что поцелуй застал меня врасплох.

- Ты решил… заткнуть мне рот… или это ответ?.. - наконец смог я выговорить, но он не дал мне отстраниться и вновь привлек к себе:

- Вы с Дамблдором, кажется, сговорились - сегодня он полчаса убеждал меня в том же самом. Ну, раз уж тебе плевать на репутацию - мне вообще терять нечего… выгонят обоих с треском к чертовой матери… - он не договорил, но на этот раз я ничего не имел против.

И сегодня утром я помог ему уложить складки черной с серебром мантии, которую после того сентябрьского разговора мы выбрали вместе, и сам расчесал густые пряди, и критически оглядел его перед выходом, ища, к чему бы еще приложить руку - эх, нацепить бы орден Мерлина, так ведь не позволит же! - и дождался предсказуемой насмешки:

- Ты так хлопочешь, словно готовишь меня к Святочному балу, - но насмешка оказалась ласковой, и я произнес, стараясь говорить серьезным тоном:

- А что, это идея - только цвет мантии мы, разумеется, сменим… что скажешь о гриффиндорских цветах в честь дамы сердца? - подзатыльник оказался не менее предсказуемым, но я успел от него увернуться.

А потом любовался им в Большом зале, искоса поглядывая в сторону директорского кресла, и день тянулся как резиновый, и сейчас, когда он наконец отложил последний пергамент, мне уже как-то не верится, что через пару минут мы наконец окажемся у себя. В наших комнатах.

В гостиной уже ждет поднос с ужином, но Северус, не подсаживаясь к столу, на ходу цепляет тарталетку с вареньем и открывает дверь в лабораторию. Сердито подцепив соседнюю - к этой его привычке перехватывать на ходу я так и не приспособился - я иду следом, но, увидев, как усталое лицо освещается радостным предвкушением, забываю обидеться - черт возьми, кажется, эксперимент, на который мы потратили - загубили, как частенько бросал он в сердцах - два месяца ежевечернего каторжного труда, оказался удачным.

- Вот, смотри, - дожевав и тщательно отряхнув руки, он протягивает мне небольшую стеклянную плошку, на дне которой плещется голубоватая прозрачная жидкость.