Лучше бы я остался дома

И вот теперь я остался один. И все это из-за Дороти; знай я, чем дело кончится, никогда бы Моне не позволил идти на слушание. «Во всем виновата Дороти», – твердил я про себя и в душе ругал ее самыми последними словами, какие приходили в голову, самими гнусными из тех, что помнил со времен, когда местные ребята кричали их белым женщинам, проходившим через наш квартал на работу в бордели для негров. «Вот, Дороти, и ты такая», – бормотал я, сворачивая с Вайн-стрит на Голливудский бульвар. Я был одинок, как крик в пустыне, мне было ужасно плохо, так плохо мне было только, когда Дикси Флайер убил моего пса, но из последних сил я пытался убедить себя, что все равно мне лучше, чем ребятам, с которыми я рос в Джорджии: они женились, наплодили детей, каждый день ходят на службу, раз в неделю получают жалованье и делают все время одно и то же, и так будет всегда, до самой могилы. Никогда у них не будет ни взлетов, ни падений, ни приключений, никогда никто из них не станет знаменит. Они как цветы на пустыре: ненадолго раскроются – и завянут, и обратятся в прах, и сгинут без следа, словно их никогда и не было. «И все равно, – думал я, – все равно мне лучше, чем им». Настроение у меня несколько улучшилось, хотя тоска и чувство одиночества никак не отпускали.

«То, что сейчас испытываю я, – пришло мне в голову, – когда-то должны были испытать и Купер, и Гэйбл, и множество других актеров, и если смогли пережить они – переживу и я. Не будет же это тянуться бесконечно…»

Впереди, над Ньюберри, загоралась и гасла огромная неоновая реклама. Она представляла собой контуры Соединенных Штатов, в углу рекламного щита гасли и снова появлялись слова:

«Все пути ведут в Голливуд – отдохни и расслабься!».

«Все пути ведут в Голливуд – отдохни и…»

«Все пути ведут в Голливуд…»

2

Не помню, который был час, когда я вернулся домой. Поздно, уже за полночь. Все окрестные улицы были безлюдны, в маленьких домиках тихо и темно. В здешних местах не терпят никакого шума и беспокойства; ночью эта часть Голливуда прходила ни кварталы любого маленького городишки. Здесь жили люди, едва вступавшие в мир кино, и отсюда ohi: постепенно пробивались на запад, к земле обетованной – Беверли Хиллз.

На крыльце кто-то сидел, поджидая меня. В темноте я разглядел, что это мужчина. Не успел я подойти, как он вскочил мне навстречу.

– Добрый вечер, – сказал он.

Я решил было, что он живет где-то по соседств} и заблудился.

– Ну и намучился я, пока вас нашел, – продолжал он, поворачиваясь ко мне.

Тут я его узнал и содрогнулся. Это был судья, вынесший приговор Дороти и Моне, – судья Баджес.

– А, это вы. Добрый вечер, – сказал я и замолчал. Я стоял и ломал голову, как он нашел наш дом и что ему нужно.

– Вы не пригласите меня внутрь? – спросил он, нарушив затянувшуюся паузу.

Я провел его в гостиную и включил свет. Сняв шляпу, он огляделся и сел на диван. Взял валявшуюся там газету, это была «Дейли Ньюс», выходящая в Оклахома-Сити, и взглянул на нее.

– Вы из Оклахома-Сити?

– Я – нет, это газета Моны. Она оттуда, из городишки неподалеку от Оклахома-Сити.

– А где она живет сейчас?

– Здесь.

– Здесь?

– Ну да.

– А другая девушка тоже живет здесь? Та, которую зовут Дороти?

– Нет, она живет вон там, – я показал через окно на дом по ту сторону двора, за растрепанной пальмой.

– С Дороти получилось нехорошо…

– Гм… да уж…

– Знаете, – сказал он, отложив газету и задумчиво уставившись на меня, – я вам скажу, почему я здесь. Я еще раз обдумал все то, что вы мне сегодня сказали про Мону. Возможно, я и в самом деле был с ней слишком суров…

– Ну, после той сцены, которую она вам устроила, не наказать ее вы не могли, – вздохнул я. – В зале суда была уйма народу – что же вам оставалось делать? Иначе каждый в суде будет вскакивать и орать, что ему вздумается. Мона просто должна была извиниться перед вами, раз вы ей дали такую возможность.

– Именно, – кивнул он. – Я не хочу держать ее в тюрьме, это может погубить ее карьеру в кино, но, с другой стороны, не могу ее отпустить, пока она недвусмысленно не даст понять, что сожалеет о том, что сделала, – ну, и о том, что наговорила.

Его слова показались мне разумными.

– Думаю, тут вы правы, – согласился я. – Может быть, мне стоит зайти и поговорить с ней.

Он покачал головой:

– На это я бы особенно не рассчитывал. Сомневаюсь, что ваш или чей-нибудь еще визит к ней помогут. Но кое-что можно сделать: допустим, вы напишете письмо с извинениями и подпишетесь ее именем, как будто письмо от нее. Я понимаю, что это идет вразрез с моральными принципами, но хочу оказать девушке любезность, а иначе не получится. Меня не смущает, что придется поступить немного не по правилам, раз это единственная возможность восстановить справедливость, – а такое письмо могло бы помочь. Если она вам так дорога, как вы говорите…

– Она мне очень дорога, ей-богу, – кивнул я. – В этом городе она мой единственный друг. Я буду рад написать такое письмо, но что в нем должно быть?

– Возьмите ручку и бумагу. Я продиктую.