Лучи из пепла

За свою новую миссию, заключавшуюся в том, чтобы одеть 130 тысяч жителей Хиросимы, Хамаи принялся со всем присущим ему пылом. Без особого труда ему удалось выведать у военных властей, где находятся склады. Правда, его тут же предупредили, с какими трудностями он столкнется при осуществлении своего плана.

— Действительно, у нас хранятся недалеко от Сайд-зё запасы белья, носков, сапог, мундиров, вообще всего необходимого для полной экипировки ста тысяч солдат, — сказали ему. — Нам будет приятнее, если вы заблаговременно конфискуете эти запасы, не то их придется передать в качестве трофеев оккупационным войскам. Забирайте все. Но как перевезти тряпье в город — это уж дело ваше.

Из-за недостатка бензина переправить в Хиросиму огромные запасы обмундирования на грузовиках было в то время совершенно невозможно. Поэтому Хамаи обратился к местному железнодорожному начальству. Но железнодорожники лишь покачали головой.

— На это понадобится не менее тридцати товарных вагонов, а мы не можем дать вам даже пятнадцати.

Однако Хамаи, который раньше всегда уклонялся от дискуссий, обнаружил в себе в дни катастрофы новое качество — умение убеждать людей. Перемежая хитроумные уговоры с упрямым молчанием, он всегда добивался своего. Постепенно Хамаи удалось уломать и начальство железнодорожной ветки Сайдзё — Хиросима, которое в конце концов уступило:

— Ладно. Как-нибудь высвободим для вас вагоны. Вероятно, железнодорожники думали, что Хамаи все равно не удастся в ближайшее время подвезти огромные запасы одежды к железнодорожной станции, ибо склад, где хранилось обмундирование и белье, находился на расстоянии многих километров от станции, в горах, около небольшого местечка Каваками.

— Лучше бы вам сразу отказаться от своей затеи, — попытался отпугнуть просителя из Хиросимы старший лейтенант Ф., начальник этого огромного склада. Как вы, собственно, представляете себе все дальнейшее, молодой человек? Шестьсот дюжих солдат работали полгода, чтобы перевезти это добро в горы. А вы хотите перебазировать его в предельно короткий срок — до наступления холодов. Немыслимо!

Однако, поскольку эти аргументы, по-видимому, не произвели на Хамаи должного впечатления, офицер рассвирепел.

— Запомните, мы проиграли войну! Вы, видно, ничего не соображаете. То, что вы задумали, — лишь пустая трата ценной рабочей силы.

С этими словами офицер, резко повернувшись на каблуках, стал спиной к просителю и устремил взгляд в окно. Всем своим видом он давал понять, что разговор надо считать оконченным.

А Хамаи между тем еще ни разу даже не раскрыл рта. «Тот, кто говорит, когда другой молчит, скоро выдохнется», — сказал он себе в ожидании новой вспышки гнева со стороны своего оппонента. Он ждал, а вместе о ним ждали десятки тысяч людей, которых необходимо было спасти от зимней стужи.

Но офицер поступил уж совершенно неожиданно. Выхватив резким движением револьвер из кобуры, он взвел курок. Хамаи инстинктивно отступил, думая уже о том, где бы найти укрытие. Но старший лейтенант, даже не взглянув на него, начал беспорядочно стрелять через открытое окно.

Разговор происходил в административном корпусе сельскохозяйственной академии в Сайдзё. Большинство зданий академии были заняты военными властями. У помещения, где находились Хамаи и офицер, была расположена спортивная площадка, и, когда Ха-маи полюбопытствовал, куда, собственно, целится взволнованный офицер, он увидал внизу среди турников и брусьев целые штабеля курток, брюк и шинелей, в которые старший лейтенант палил до тех пор, пока у него не кончились патроны.

Только тогда он снова обратился к посетителю. Его продолговатое монгольское лицо выражало скорее отчаяние, нежели гнев.

— Неужели вы не понимаете? Не могу же я так просто передать вам этот склад. Разве мы не будем больше воевать? Ни с того, ни с сего я должен от всего отказаться. Даже девушки из нашего штаба поклялись продолжать борьбу до конца.

Теперь офицер уже окончательно выдохся. Нерешительно, с отсутствующим видом играл он своим разряженным револьвером. А когда снова заговорил, голос его звучал надтреснуто. Он готов был расплакаться: ведь и этот последний его протест против очевидного поражения ни к чему не привел.

— Мы перенесли столько лишений за эти долгие годы, — вырвалось у него. — И все, оказывается, было напрасно!

Наконец он попытался овладеть собой.

— Ну ладно. Все-таки мы кое-чего достигнем, если поможем жителям Хиросимы. Когда-нибудь нам, возможно, пригодится каждый спасенный японец. Конечно, перетащить все эти вещи вниз будет стоить огромного труда. Но за мной дело не станет. Я не буду чинить вам никаких препятствий.