Луч света в тёмном автобусе

Кстати говоря, через несколько лет я всё же побывал в этом суши-рае. В столице, всем известно (со временем вот и мне), подобные заведения – обычные забегаловки, быстро перекусить, пусть даже поужинать – но тоже быстро. Народу тьма, в конце недели вечером аж на пороге у входа очередь, за соседним столиком сидит, спешно орудуя палочками, то В. Степанцов, то Г. Сукачёв – никто внимания не обращает!.. А тут – заваливаются чинно, как в музей, как будто уже в саму Японию… Роллы эти несчастные – как фишки в казино, как на груди награды. Если уж ты соизволил прийти вкусить сих заморских диковин (самых обычных, а то ещё горячих – что за гадость!), то всё, ты крут настолько, что соус ты не сам себе наливаешь (как будто я сам не могу!), и пакетик на палочках не сам разрываешь, а рядом стоит бледнеющая девчушка, которая, неудобно возле тебя изгибаясь, полчаса со всем этим канифолится! Тут же тебе с поклоном почтительным полушёпотом сообщают, что соус мы сами варим (его и в столице-то не бывает приличного), пиво мы сами варим (делать, что ли, нечего), чаёв предлагают цельный лонг-лист самых закрученных и лонг-листовых, а воду при этом для них не фильтруют (как и в столицах!), и стоит их полстакана хлористого кипятка чуть не дороже самой «Филадельфии»! Меню – как том БСЭ и с золотым тиснением, вилки и ножи – на каждом столике блестят по нескольку наборов (жаль, что не ложки алюминивые!), счёт является в инкрустированной шкатулке с замысловатым ключиком, а сами роллы, в зависимости от бесконечных их вариаций типа «Слёзы Клеопатры» и «Монако дабл фитнес», имеют неуловимый или весьма существенный налёт чернозёмной адаптации вроде оттенков майонеза, картофеля и прочего от нашей родной и всем привычной селёдки под шубой.

Разговор был исчерпан, так что я даже был рад, что приблизилась сердитая тётка, теребя за проезд. Обычно в муниципальной «гармошке» я пытаюсь ретироваться, а тут расплатился демонстративно – как будто показывая, что вот, гроши-то у меня есть. Несколько самых мелких монет – и даже не последних – предпоследних!

Оттеснённый от девушек (они были на первом сиденье от входа), я не стал больше к ним рваться, и не о суши-барах я думал, а неожиданно вдруг нахлынуло недавнее жгучее воспоминание. О том, как я, по сути, из-за горсти этих медяков, вытолкнул из такого же автобуса человека. Родственника своего дядю Колю.

Не мог, конечно, поступить иначе, но всё равно… Во-первых, он никакой не «дядя» – двоюродный брат, лет на пятнадцать меня старше. Заявился к сестре, а моей крёстной, «третий пятак», где я временно кантовался – давно бесквартирный, изгнанный, – а тут неотложные дела в аспирантуре. Выглядит он крайне скромно, даже когда напьётся: тихие улыбки-шутки, сидит даже с книжкой… Веселит детей, а они, вздыхая по-взрослому, называют его ласково обормотом. Но человеческим чутьём чувствуется в нём изъян – как в наркомане или приговорённом смертнике. Выеденная пустота внутри, одна растрескавшаяся скорлупа. Крёстная рассказывала, как с зашедшимся сердцем влетев в сарай, схватила брата Кольку за ноги и так держала, висячего, трясясь и зовя на помощь, целый час. И теперь, если вникнуть, мысли у него лишь одни – вино. На любые готов ухищрения и унижения, и заканчивает только тогда, когда опорожнит в доме последний флакон корвалола – и не может закончить. Теперь он, уж сколько таких историй, будто специально ищет смерти. Вот, после Нового года в деревне – сутки валялся избитый на морозе, привезли его совсем плохим. В 96-м по контракту записался на войну в Чечню, всех убеждал, что «за длинным рублём». Пропал, полгода его «искали»… Вернулся совсем седым и облысевшим, ещё более тихим. Конечно, «на бабки кинули», или, может, даже и сам прогулял.

Во-вторых, я и так уделил ему всё что мог. Мы приобрели две бутылки отвратительнейшей «Смородинки»: одну тут же, по уговору, распить в посадках, пока не вернулась с работы крёстная, а вторую – спрятать в коридоре, дяде Коле «в ночь». Едва только мы, довольные, вышли на порог магаза – дядь Коля даже выхватил свою бутылку, вгрызаясь в неё зубами! – как столкнулись с крёстной, которая, выхватив, вылила с высоких ступеней, а затем, вежливо приняв мою, швырнула вниз. Вестимо, я против такого радикализма (человек ведь всё равно ищет – и найдёт!), но и её понимаю: отец, брат, муж всю жизнь вкалывает «на чесотке» – у печки со стекловатой, вроде литейной, и тоже житья нет, всё «вино проклятое».