Ложь во спасение

В холодной воде он и правда очень хорошо отстирался. Выглядел теперь как новый. Если бы не едва заметный тонкий ручной шов в глубине проймы – пару месяцев назад фабричный шов разошелся, подтвердив свое турецкое происхождение, и Янка прошлась по нему светло-голубыми нитками.

Вернувшись в гостиную, он увидел на полу темно-коричневые разводы, которые быстро исчезали, растворяясь в воде. Яна энергично терла полы мокрой тряпкой, снова и снова отжимая ее, споласкивая в ведре. Терла полы, словно одержимая, как будто сдавала экзамен на профпригодность.

Ему пришлось несколько раз, повинуясь ее коротким приказам, менять воду в ведре. С каждым разом она становилась все светлее и прозрачнее, а Янка все терла и терла полы, сосредоточенно, молча, до тех пор, пока сам он, догадавшись, не остановил ее:

– Хватит уже. Они давно чистые.

Она замерла с тряпкой в руке, посмотрела на него и медленно опустилась на пол.

Так и сидела на полу, обмякшая, возле ведра, и смотрела на него непонятным каким-то, ничего не выражающим взглядом. И больше ничего не оставалось, кроме как подойти и присесть рядом.

Какое-то тупое равнодушие, тягучее и липкое, как состарившийся мед, поселилось внутри. Не было сил, чтобы сопротивляться дальше. Ни сил, ни желания. Казалось, что с того момента, как они вошли в квартиру и обнаружили в гостиной этот жуткий сюрприз, прошла целая вечность. И даже, может быть, не одна.

Евгений первым пришел в себя. Внезапно услышав шум дождя за окном, медленно вынырнул из небытия. Посмотрел на часы, висящие на стене. Секундная стрелка неторопливо ползла по кругу. С тех пор как они пришли домой и включили свет в гостиной, прошло всего лишь полчаса.

– Я нашел ключи, – хрипло сказал он, не глядя на Яну. – Они были в правом кармане.

Яна кивнула, и было непонятно, слышала ли она на самом деле то, что он сейчас сказал, или же отзывалась на какие-то свои мысли.

– Нам придется перенести его, – наконец услышал он ее голос. – Перенести к нему домой. Только не сейчас, позже. Сейчас в подъезде полно народу. Слышишь, лифт то и дело бегает по этажам?

– Слышу.

– Нам придется его перенести.

– Да, придется. Я знаю.

– Нужно будет еще выбросить топор. И тряпку, которой я мыла полы. Только не знаю, что теперь делать с креслом.

– Отвезем на свалку.

– Брось. Как ты себе это представляешь?

– Вообще никак не представляю.

– Зачем тогда говоришь?

– Просто. Чтобы что-то сказать.

– Женька?

– Я здесь.

– Скажи… Это все правда? Это все на самом деле случилось с нами?

– Похоже, что да.

– Нам придется его перенести.

– Я знаю, Ян. Ты сейчас не думай об этом, пожалуйста.

– А о чем мне думать, Женька? Скажи, ты правда не убивал его?

– Нет, конечно. Неужели ты…

– Тогда кто? Кто проник к нам в квартиру, переоделся в твой домашний костюм? И почему он решил сделать это здесь?

– Знать бы.

– Наверное, мы должны были вызвать милицию.

– Ты так считаешь? Думаешь, они поверили бы мне?

– Не думаю.

– Тогда зачем…

– Просто. Чтобы что-то сказать. Прости меня.

– Тебе не за что просить прощения.

– Я тебя ударила.

– Правильно сделала. Если б не ударила, я бы сошел с ума от смеха.

– Это была парадоксальная реакция. Я где-то читала об этом.

– Сегодня ведь твой день рождения.

– Зачем ты об этом вспомнил?

– А я об этом и не забывал. Знаешь, мне иногда кажется…

– Да? Что тебе кажется?

– Что он специально устроил все это. Именно сегодня. Чтобы отомстить.

– Он – это кто?

– Слизень. Помнишь, в тот день…

– Прекрати. О чем ты вообще?

– Сам не знаю. В голове каша.

– Глупости все это. Лучше не думай.

– Не думал бы, если б мог.

– Когда-нибудь сможешь. И я смогу. Все проходит.

– Наверное.

Они еще долго сидели в тишине, перебрасываясь короткими фразами. Разговаривали тихо, неторопливо и буднично, прекрасно понимая, что просто оттягивают время. Оттягивают наступление того момента, когда все же придется снова начать что-то делать, в глубине души надеясь, что тянуть можно будет до бесконечности.

Нелепая мысль пришла в голову: кажется, он готов состариться, сидя здесь, на этом полу. Он совсем не против, чтобы в этой тихой беседе прошел весь остаток его жизни. Лишь бы не пришлось больше прикасаться руками к холодному телу, лишь бы не видеть рядом мертвое лицо, залитое темной свернувшейся кровью, и сизые губы, навечно сложившиеся в так и не успевший родиться звук – то ли «о», то ли «у»…

Интересно все-таки, что это было за слово, на которое у Слизня совсем чуть-чуть не хватило жизни.

Дождь за окном постепенно успокаивался. Удары капель о стекло становились все реже, и вместе с убывающим ритмом этих капель, казалось, постепенно останавливается и само время, вступившее в странный сговор с дождем.

Евгений ничего не имел против того, чтобы время остановилось совсем.

А еще лучше было бы, если бы оно повернулось вспять, начав обратный отсчет. И тогда, он знал совершенно точно, ничего такого бы с ним не случилось.

Но секундная стрелка все же лениво бежала по кругу, вслед за ней подтягивалась и минутная. Взгляд тянуло к часам, как магнитом.

В первом часу ночи им все же пришлось подняться с пола и сделать то, на что, казалось, уже не оставалось сил.