Ловушка Пандоры 2 (СИ)

Маленькой она часто воображала, что её отец — дракон. Она летала с ним во снах и сама была под стать ему — крылатой и свободной. Её отец: «…большой красный дракон с семью головами и десятью рогами, и на головах его семь диадим. Хвост его увлек с неба третью часть звезд и поверг их на землю». Но это только детские фантазии, порожденные библейскими сюжетами.

— Что-то из Библии, что ли? Типа падшие нагуляли себе ублюдков на земле? А ублюдки — не ахти какие вышли, — стал опять умничать Сидор. — Но эта на великаншу и уродку не тянет, она, что надо вышла — ювелирная работа, я бы сказал.

— Тебе обязательно быть дебилом? — недовольно буркнул Матфей, тем не мене заценив способности Сидора постоянно вытаскивать нужную инфу в нужное время. Сам же Матфей от духоты и нарастающего раздражения по поводу их вынужденного топтания на месте, вместо логичных попыток выбраться из этого проклятого пекла, не мог ни на чем сосредоточиться и, уж тем более — ему было бы сейчас не под силу извлечь из памяти какую-то библейскую муть. — Чего она воет?

— Дык, ежели больно ей, — возмутился Егорушка. — Поноси в себе больше сотни лет Хаос. Чай и не так завоешь. Она ж горемычная держала его, чтоб он по Земле не пошел гулять. Срослась с ним. А ты возьми да разорви эту связь. Выколотил из неё все без остаточка. Теперь то, что ты не пожег, в человеческий мир улетело, будет расти и множиться. Сдержать пустоту теперь некому.

— Ты хочешь сказать, что я типа апокалипсис устроил, потому что не дал ей Аниного брата с сестрой слопать?! — офигел от такого наезда Матфей.

Жара усиливалась, и говорить становилось труднее. Хоть бы в тень какую отойти, но тут и теней не было. Голая красная пустыня, а над башкой — золотисто-красная магма плывет.

— Э, не так дело было. Апокалипсис он и без тебя уже случился. Пустота знает ход в мир людей. А Варенька не единственный сосуд пустоты на Земле, — кряхтя и отдыхиваясь, пояснял Егорушка. — Есть еще один. Но то, что ты выпустил её Хаос — процесс, конечно, ускорит. Бездна притягивает бездну.

Матфей тупо уставился на морщинистую мордочку старика, пытаясь переварить услышанное. Какая-то очередная ахинея вырисовывалась. И нафига спрашивал этого, полоумного? Но сам он тоже не знал, что делать и спрашивал, скорее, себя.

— Значит, она все-таки хорошая? Что мне теперь с ней делать?

Егорушка пожал плечиками.

— Она, горемычная, добить, вот, просит. Хаос её знатненько покалечил, даже не понятно, отчего она есчо естьм. После пережитого — самое хуманное добить, как она того просит. Но решаю не я.

Матфей зло посмотрел на старика. Подначивал гад не понятно на что, а с виду старик — божий одуванчик, видимо, гадости чужими руками привык делать. Егорушка — он и в Африке Егорушка, черт с ним.

— Я в «добить» участвовать не буду! — вякнуло из кармана. — Она — вон какая красивая! Матан, если ты — то ты….

— Заткнись Сидор! — кусая губы, попросил Матфей. В нос, глаза, уши, рот забился горячий песок, отчего звуки выходили наружу по-бандитски сипло. — Я, ясен пень, никого убивать не собираюсь. Надо ее как-то починить и валить отсюда. Тут такая жарища, что я скоро во фри обращусь.

— Как там тебя?.. — Матфей склонился над девушкой. — Варя, ты меня слышишь? Ты можешь встать? Давай, я помогу тебе?

— Пожалуйста, оставьте меня, — прохрипела девушка. — Прошу вас… Уходите!

Она с мольбой смотрела на Матфея своими чудными глазами невероятного сиреневого оттенка. Матфей подумал, что не помнит какого цвета у Ани глаза, то ли зеленые, то ли серые, а тут, даже если б и захотел — забыть не смог бы.

Варя смотрела как будто сквозь него и как будто в самую душу. Во всём её облике, во всей её манере чувствовались такая боль и мука! Матфею на миг показалось, что он стоит перед солдатом, которого разорвало на куски миной. Руки и ноги раненого отлетели на сотни метров, но жизнь каким-то жутким образом еще теплилась в его глазах, а на губах шевелилась мольба о смерти.

Матфей невольно отшатнулся. Но тут же тряхнул головой, отгоняя наваждение. Усилием воли подавил в себе приступ жалости к девушке. Наоборот же — при ней вот и руки, и ноги, и тело целехонькое, даже красивое тело — значит, может идти, значит, может бороться. А она лежит и строит из себя страдалицу.

— Да с хрена ли?! Я не палач и не маньяк, чтобы убивать девчонок… Или еще хуже — оставлять в пекле на медленную смерть, — суровая складка проступила между его бровей, — Хватит распускать нюни. Всем тут не оч. прикольно. Вставай, или я тебя на себе потащу!

Варя вздрогнула от несправедливых упреков. Она про себя вспомнила, что лучше будет подвержена самым страшным пыткам, чем позволит кому-то себя тащить, став обузой. Его слова попали в цель. Сделалось обидно и стыдно за слабость, за безволие. Ведь она княжна, ей с детства маменька внушала, что она внучка самого царя, что она должна соответствовать великому роду Романовых, даже если официально не принадлежит к их дому.