Ловкачи

– А люблю я Москву! – с искренностью в голосе проговорил Хмуров, потянувшись с каким-то сладострастием.

– Чего уж? Лучше города не найдешь.

– Знаешь что? Везде я перебывал и даже подолгу живал, а лучше Москвы, вот убей меня, нет, по мне, города.

– Еще бы!

– Ты одно возьми, Сергей Сергеевич, свобода какая, во всем непринужденность, ширь, веселье…

– Опять, еда, – присовокупил и свое слово толстяк.

– А что ж ты думаешь? Нигде в мире так не едят, как в Москве. Тут на все вкусы найдешь. Тут и тонкую французскую кухню найдешь, и венский стол у Билло получишь, да как еще добросовестно, и наше чисто русское кулинарное искусство процветает. А потом, женщины…

– Тоже всех наций!..

– Да что про заезжих говорить, сами москвички, так эти поклонения достойны… Ага, несут наконец!

Действительно, Александр нес и омлет, и воль-о-ван.

– Вино, вино скорее да аполинарис не забудь, – распоряжался Хмуров.

– Готово-с, даю.

Они принялись за еду.

– Одна беда, – сказал Хмуров, быстро прожевывая и глотая свое. – Денег в Москве много нужно.

– Да где они не нужны-то? – философски отозвался Огрызков.

– Тебе хорошо говорить, – улыбнулся Иван Александрович. – Ты прожиться не можешь. Тебе назначена пожизненная рента, и далее зайти, как бы ты ни увлекался, никоим образом нельзя. А вот наш брат помещик (он любил выдавать себя за помещика, хотя нигде никакого имения, конечно, не имел) с системою залогов и перезалогов в Москве легче, нежели где-либо, может по миру пойти.

Во время перерыва между первым и вторым блюдом Хмуров продолжал развивать все ту же тему.

– Для примера, – говорил он, – возьмем хоть один вчерашний день. Завтрак здесь, обед в «Эрмитаже», мой номер, экипаж – все это я уж не считаю, без этого я обойтись не могу, – а в одной «Стрельне» мы оставили по сорока восьми рублей на брата.

– Да ведь не каждый день! – заметил ему Огрызков. – Ты мне лучше скажи: что ты после завтрака намерен делать?

– Мне ехать надо.

– Куда это? Все туда же?

– То есть как туда?

– Да почем я-то знаю! – засмеялся толстяк. – Разве ты сказывал, где ты вчера был между завтраком и обедом да потом после обеда до двух часов ночи?

Им подали крокетки.

– Любопытство – великий порок, – сказал шутливо Хмуров, – и бывает зачастую наказано.

– Я и не любопытствую, – продолжал, все так же улыбаясь, Огрызков. – Положи-ка мне спаржи, вот так, довольно, спасибо. Мне и любопытствовать, признаться, нечего, когда я и так все знаю.

Хмуров от удивления не донес вилки с куском до рта.

– Что такое? Что ты знаешь?

– Сказать тебе?

– Понятно дело: говори.

– И ты не рассердишься?

– Чего же сердиться! Если правда, скажу: да, правда, действительно верно, если же чушь какая-нибудь, то просто посмеюсь, посмеемся вместе.

– Ты был, – ответил на это Огрызков, тоже приостанавливаясь есть, – и будешь снова сегодня у Зинаиды Николаевны Мирковой…

– Но почему ты знаешь? – воскликнул Иван Александрович.

– Эх, брат, почему все узнается? По простой случайности или по стечению обстоятельств. Кушай, пожалуйста, стынет; да вот вина мне еще налей. Благодарю. Ах, чудак ты эдакий! Где тебе от нас, московских док, такую штуку скрыть! (Хмуров начинал краснеть при мысли: «Неужели же он все знает, то есть и о деньгах и остальное?») На Зинаиду-то Николаевну Миркову давно уж у многих до тебя глаза разгорались. За нею, может быть, особый надзор учрежден! И вдруг ты предполагаешь, что так никто из нас ничего и не проведает.

У Хмурова аппетит весь сразу пропал. «Шутит он или так просто сдуру болтает?» – думалось ему.

– Одно только тебе скажу, – добавил Огрызков, – будь осторожен и держи ухо востро.

– Но почему же?

– Почему? А очень просто. Дай доесть, и я тебе мигом все растолкую.

V. Опасное положение

Иван Александрович Хмуров испытывал немалое смущение.

Странным и даже совершенно непонятным ему казалось, что этот добродушнейший толстяк Огрызков, который недавно еще до его поправки ссудил его ста рублями, который, по-видимому, интересовался главным образом упитыванием своей особы, а потом уже всяческими развлечениями, – мог бы вообще-то проникать в какие-либо дела, да еще в столь тайные, как его, Хмурова, расчеты по отношению ко вдове Мирковой.

Ивану Александровичу одно то уже, что успели проведать про его знакомство с нею, было неприятно. Но теперь он опасался, как бы Огрызков не догадался о том, что ему удалось поправиться на ее деньги, а совсем не на присланные будто бы из деревни доходы.

Но поставить прямо вопрос он, конечно, считал невозможным, и приходилось терпеливо выжидать, пока Сергей Сергеевич свои крокетки доест, чтобы от него услышать то, что он сам захочет ему сказать.

– Вот видишь ли, – начал свои объяснения толстяк, – Зинаида Николаевна – кусок для многих лакомый. Она и баба-то красивая…

– То есть более видная, нежели красивая, – перебил его Хмуров.