Ловчий в волчьей шкуре

– А правда ли, ваше преподобие, – обратился я к едущему рядом святому отцу, – что у нашего молодого господина Ожье есть шанс снова вернуться к жизни? Его сиятельство намедни что-то говорил об этом, мол, нынешняя наука достигла невиданных прежде высот и даже смерть больше не безвозвратный предел. Я только, уж простите невежду темного, не понял ничего. Помню лишь, он как раз о вас упоминал…

Фра Анжело кивнул, словно я уточнял, он ли будет служить утреннюю мессу. Лишь спустя примерно четверть лье мой вопрос достиг его сознания.

– Тебе известно об этом? – оглядываясь на следующих за нами всадников эскорта, удивленно прошептал он.

Я жестом приказал сопровождающим приотстать, отлично понимая, что лишние уши в подобном разговоре совершенно ни к чему.

– Его сиятельство упомянул о неком леднике, – заговорщически наклоняясь к ученому мужу, прошептал я.

Как я уже говорил прежде, не люблю врать, да и не слишком хорошо это у меня выходит, уши сразу огнем пылают, хоть прячься! А тут вроде бы и супротив правды не погрешил: кто же виноват, что и к графу, и к маркизу обращаются одинаково – ваше сиятельство? Да и то сказать, за время моей службы Констан де Монсени неоднократно упоминал ледник.

Фра Анжело смерил меня долгим изучающим взором. Уж и не знаю, было ему известно или нет о моем родстве с его сиятельством, но он отлично знал, что мессир Констан выделяет меня среди прочих домашних слуг, не говоря уже о его покойном младшем брате, с которым в прежние времена мы и вовсе были неразлучны.

– Так и есть, – заверил он тихо, будто опасаясь, что кто-то в окрестном подлеске может услышать его слова. – Вернее, так могло быть. Еще вчера я готов был сказать с уверенностью почти абсолютной, что еще три месяца, ну, в самом худшем случае – четыре, и Ожье де Монсени сядет с нами за стол и сможет вновь мчать по лесам, как и прежде, охотясь на оленей и диких вепрей. Конечно, это бы походило на чудо, однако на деле было бы видимым проявлением Божьей воли и триумфом истинного знания над мракобесием и высокой науки над фарисейским суесловием! Это открытие могло бы перевернуть мир!

А что будет теперь, увы, никому не ведомо. Разве только Господу… Но что, как не гордыня спешит испечь хлеб из зерна, не успевшего созреть в колосе?! А гордыня всегда примерно наказывается Творцом Небесным, как то было с нечестивцами, дерзнувшими построить Вавилонскую башню… Да и всякий день, во всех уголках мира…

Опасаюсь, как бы не вышло худшего, как бы вместо возвращения к жизни общего любимца, храбреца и благочестивого христианина Ожье де Монсени мы не получили живой труп, чудовище, не ведающее людских чувств и не знающее пощады! Я, конечно, понимаю желание нашего господина поскорее заключить в объятия дорогого его сердцу младшего брата, но в науке, сколь бы ни было велико нетерпенье, нет места спешке. Здесь все должно идти своим чередом.

Даже славный предок графа де Монсени, храбрейший маршал де Ретц, уж на что был человек буйного и неукротимого нрава, а понимал это.

Тут я решил было, что от усталости и пережитого фра Анжело начал маленько заговариваться, и хотел уже задать наводящий вопрос, что, собственно, он имеет в виду, посреди ночи упоминая несчастного барона, но это было излишне. Пребывающего в великом огорчении священника уже было не унять.

– Иначе – кто знает? – продолжал он со слезой в голосе. – Возможно, дева Жанна осталась бы жива и вся история пошла бы иначе.

– О чем это вы, преподобный отче?

– Когда величайшая из дам прошлого века, славнейшая воительница, именуемая Орлеанской девственницей, попала в плен к бургундцам, ее вернейший соратник, Жиль де Ретц, обнажил меч, чтобы освободить ту, которая даровала монарший венец французскому королю. Он повел свой отряд к замку, где она содержалась, но бургундцы передали деву Жанну агличанам, а те – превосходящими силами заставили отступить храброго барона де Ретца от осажденных стен.

Отчаявшись победить врага мечом, смекалистый месье Жиль задумал хитрый план. Вам, конечно, известно, что приговоренным к смерти через сожжение иногда, с позволения сказать, облегчают участь. Палач, орудуя удавкой, без излишних страданий умерщвляет жертву и к столбу, наглухо закрытого позорным колпаком, привязывают уже мертвеца.

В руках у месье Жиля оказался некий древний трактат, в котором указывалось, как изготовить снадобье, чудесным образом способное поднимать мертвецов, тот самый божественный елей, которым следует помазать веки и уста покойника, а затем начертать крест на груди в знак жизни вечной. И маршал, сведущий в глубинах высокой науки, расшифровав аллегории и иносказания древней рукописи, придумал, как обхитрить врага.