Лорна Дун

— Милорд, неужели вы так все и оставите? И это называется справедливостью? Да если я поеду в Лондон и расскажу Его Величеству, что человека грабят на дороге, в графстве Сомерсет, а его судьи уверяют, что он сам во всем виноват, тогда…

— Извините меня, — прервал его де Уичехальз, — но я как раз собирался объяснить вам самое главное. Дело в том, что несчастье произошло с вами в Сомерсете, а мы, скромные слуги Его Величества, отвечаем за порядок только в графстве Девоншир, и поэтому не можем вам помочь, даже если и на самом деле было совершено уголовное преступление, как вы уверяете.

— А почему же тогда, — закричал дядюшка Бен, не в силах сдерживаться, — вы не сказали об этом сразу, а заставили меня терять столько времени попусту? Да вы все тут сговорились. Вы считаете, что честного торговца можно ограбить и чуть ли не убить, а преступники останутся без наказными только потому, что они знатного происхождения? А если несчастный бедняк, который спасает своих детей от голода, украдет паршивого ягненка, вы тут же отправите его на виселицу и скажете «Поделом тебе, ворюга!». Выходит, если у меня все в роду дворяне, а сам я при этом подонок, то…

Дядюшка Бен не мог больше говорить, он так разволновался, что изо рта у него пошла пена.

Не помню, как мы добирались до дома, но все услышанное так потрясло меня, что я с трудом пересказал все матери. Никогда не думал, что благородные люди могут вести себя настолько низко и подло.

Мать, конечно, тоже переживала все случившееся, но гордилась мною. По крайней мере, я сделал то, что обещал — я проводил дядю к барону, но сам в разговор не встревал, а только стоял рядом и молча слушал.

Всю дорогу домой дядюшка молчал. Он был недоволен собою, но поведение барона и полковника расстроили его еще сильнее. В ту ночь, перед тем как идти спать, дядя обратился ко мне:

— Племянник Джон, я вижу, что ты лучше других относишься ко мне. И так как ты не владеешь красноречием и вследствие этого будешь хранить тайну, я скажу тебе вот что. Дело это не закончено, у меня есть еще козырь про запас.

— Вы имеете в виду, дядя, судей из графства Сомерсет?

— Нет, не имеет смысла. Они станут насмехаться надо мной подобно негодяям из Девоншира. Я придумал кое-что получше. Я обращусь к самому королю или даже не к нему, а к человеку, более влиятельному, чем Его Величество. У меня есть связи. Я сейчас не буду называть тебе его имени, но когда ты с ним встретишься, то поймешь, что я имею в виду.

Так оно и вышло. А человек, о котором говорил дядюшка, был никто иной, как судья Джефриз.

— А когда вы поедете к нему?

— Может быть, весной, а может, даже летом, ведь я не могу ездить в Лондон, когда мне заблагорассудится, а только по делам. Помни, Джек, когда ты с ним встретишься, смотри ему прямо в глаза и никогда не лги. Это могущественный человек, даже самые знатные люди трепещут от его взгляда. Впрочем, я засиделся у вас в гостях, может быть, от этого у меня и нервы расшалились. Хотя я согласен задержаться еще на денек, но только с одним условием.

— С каким же, дядя Бен? Жаль, что вам не понравилось у нас. Если хотите, мы пригласим еще раз Николаса, а еще для вас может спеть хор…

— И еще очаровательных дочек Сноу. Спасибо, Джон. Но уж очень они шумные. Мне вполне хватает твоих сестер. Нэнни очень милая девочка, пусть приезжает ко мне летом. — Дядя всегда называл сестру «Нэнни», говоря, что имя «Энни» кажется ему слишком утонченным и напоминает о французах. — Завтра, мой мальчик, если ты не откажешься, мы с тобой поедем к крепости Дунов. Я хочу оглядеть все собственными глазами, чтобы найти их слабые места и подготовить план нападения, когда придет время. Только сделать это надо тихо, чтобы никто не узнал. Поедешь? Я хорошо заплачу тебе.

Я тут же дал свое согласие, но отказался от денег, поскольку не считал себя бедным. На следующий день я расставил работников в поле, особенно обратив внимание на любопытного Джона Фрэя, вечно сующего нос не в свои дела, чтобы потом обо всем доложить жене, и мы с дядюшкой, которого я усадил на старушку Пэгги, отправились за запад сразу же после завтрака. Дядюшка Бен отказывался ехать безоружным, поэтому мне пришлось все-таки зарядить карабин. Правда, в те времена ружье никогда не мешало в дороге и каждый, у кого оно было, обычно брал его с собой. Таким образом, мы часто недосчитывались даже собственных овец. Правда, здесь я не могу обвинять Дунов, тем более, что они любили повторять, что сами они «не мясники». Дуны заставляли пастухов убивать для них овец, разделывать лучшим образом и приносить к воротам. Несчастные пастухи выбирали самый отборный откормленный скот, лишь бы уцелеть. Поэтому фермеры, владеющие стадами в пятьсот или шестьсот овец, частенько обнаруживали, что пропадают как раз те барашки, которых они намечали зарезать к празднику.