Лорна Дун

Долгое время я бродил по горам или полям, принадлежавшим отцу, постоянно думая о нем. Я вспоминал отца, даже беседуя с Джоном Фрэем или с матерью, которая тяжело переживала потерю мужа. Иногда мать заходила к служанкам и начинала заново рассказывать, какого доброго и справедливого хозяина они лишились. Но ее уже никто не слушал, потому что девушки мечтали о своих возлюбленных, и тогда она жаловалась на свою участь курам, но те тоже лишь кудахтали да занимались своими делами. Мать считала прислугу эгоистичной и нечуткой, а сама втайне гордилась, что осталась верной мужу и после его смерти. Энни тоже частенько выходила из дома на пасеку и там в амбаре, где зимовали пчелы, забивалась в уголок и тихо плакала. Она никого не хотела видеть в такие минуты и оставалась один на один со своим горем. Несколько раз я заставал ее там в слезах, но мои попытки утешить сестричку кончались неудачей, так что потом я бросил эту затею, а только приходил к ней, чтобы спросить, скоро ли будет обед.

И вот где-то в середине декабря, когда отец лежал в могиле уже две недели, я обнаружил, что мои запасы пороха иссякли, и мне нечем будет стрелять, чтобы отомстить за отца. Кстати, при каждом выстреле я повторял про себя: «Это вам, убийцы!» и при этом корчил такие гримасы, что Джон Фрэй приходил в ужас и удивлялся, как ружье не дает осечки. Мне действительно было трудновато с ним управляться, потому что я мог его держать, только уперевшись спиной в стену сарая, но зато мне было приятно слышать выстрелы, и я каждый раз представлял себе, что пуля попадает во врага.

В тот день я подошел к матери и, не дожидаясь, пока она начнет свое обычное «Ах, Джон, ты становишься похожим на отца как две капли воды, подойди же ко мне и поцелуй меня», я заговорил первым:

— Мамочка, мне очень нужен шиллинг, дорогая моя, мне очень надо!

— Сынок, — ответила она, — пока я жива, ты никогда не останешься без шиллинга, только скажи мне, зачем тебе понадобились деньги?

— Мне надо кое-что купить в Порлоке, мамочка. Может быть, я расскажу тебе потом, что именно. А если и нет, то только ради твоего же спокойствия и благополучия.

— Благослови Господь этого мальчика! — воскликнула мать. — Он рассуждает, как зрелый мужчина. Ну, хорошо, сынок, поцелуй меня, и я дам тебе шиллинг.

В те времена я еще не любил целоваться, и это вполне естественно для мальчика моего возраста. Но мне очень нужен был порох, поэтому я подошел к матери и быстро чмокнул ее в щеку, поглядывая в сторону Бетти в надежде, что та ничего не заметит.

Мать же успела поцеловать меня раз пять или шесть, и за все я получил один-единственный шиллинг. У меня не хватило смелости попросить еще денег, хотя они бы мне, конечно, не помешали. Я выскочил из дома с шиллингом в кармане, вывел Пэгги из конюшни и, не сказав никому ни слова, помчался в Порлок. Мать боялась этой дороги, где каждое дерево казалось ей разбойником, и она все равно не отпустила бы меня одного.

Говоря по правде, я и сам долгие годы побаивался ездить в Порлок, и даже сейчас, если мне встречается кто-нибудь на том самом роковом месте, где убили отца, я чувствую себя весьма неуютно. Но тогда я был бесстрашен, тем более, что я захватил мушкетон Джона. Я вглядывался в каждый куст, но по пути мне попадались только овцы, коровы и иногда олени. Влетев в Порлок, я тут же отправился к господину Пуке, безошибочно отыскав его по вывеске «Вертел и Решетка».

Господин Пуке дремал, поскольку у него сейчас не было посетителей. Я привязал Пэгги во дворе у жаровни, и она тут же начала отфыркиваться и бить копытом после быстрой скачки. Я вошел в дом как настоящий мужчина, держа в руках мушкетон Джона Фрэя.

Тимоти Пуке был человеком миролюбивым и спокойным, ни с кем никогда не ссорился, а я выглядел уже тогда довольно внушительно и грозно. Открыв глаза и завидев меня, Тимоти спрятался за прилавком, а потом высунулся оттуда, держа над головой сковороду, будто к нему пришли сами Дуны с целью грабежа, поскольку они как раз любили совершать налеты после ярмарочного дня вечером. Мне было и странно, и приятно одновременно, что кто-то ошибочно принял меня за разбойника.

— Приветствую вас, господин Пуке, — начал я так вежливо, как нас учили в Тивертоне. — Неужели вы думаете, что я не умею обращаться с оружием? Вот если бы я заявился сюда со старинным испанским мушкетом, который стреляет за десять миль и еще ни разу не дал осечки — вот тогда можно было бы испугаться. Так что я могу даже наставить дуло прямо на вас и стоять так хоть целый час, и ничего не случится, если, конечно, я не нажму на спусковой крючок, вот так, только немножечко посильней, господин Пуке.

— Ради всего святого, Джон Рид, не надо этого делать, — взмолился Тимоти. — Опусти, прошу тебя, свое ружье, и я дам тебе все, что только есть в моем магазине.

— Ладно, — согласился я и мотнул дулом так, что с полки полетели все свечи, — просто сейчас у меня руки замерзли, я долго скакал по болотам, — а иначе я запросто мог бы простоять целый час, и ничего плохого не произошло бы. Я прекрасно владею оружием.