Лори Лэн, металлист

Все-таки он чувствовал легкую боль в сердце. Его часы показывали без десяти четыре. А в четыре часа он должен был быть в роковом домике на Зумм-Гассе, потому что сегодня там судили военным судом — в порядке спешности, при полном составе военных комиссаров, в присутствии делегата рыбачьего населения, товарища Кнейфа, представителя от Месс-Менда, техника Сорроу, и его самого, в качестве приглашенного гражданского защитника, — Лорелею Рейнских вод.

Уныло поднялся Друк по невзрачным ступенькам. Круглая маленькая зала была полна. За перегородкой с четырьмя красноармейцами сидел злобный фашист — выхоленный секретарь подложного Карла Крамера — и кусал себе ногти.

Друк тихо пробрался на место и сел за стол. Вот они, рядом — молодые рабочие комиссары, старичина Сорроу, добрый Кнейф, — но ни один из них не смотрит на бедного Друка. Он должен сам справиться с бурей нелепых чувств, разрывающих ему сердце.

Звякнул колокольчик. Поднялся военный прокурор.

— Мы судим сейчас человека, именующего себя скульптором Апполлино из Мантуи. Он прибыл в Германию, по плану фашистов, в начале текущего лета и поселился в пансионе Рюклинг, где одновременно с ним жили другие фашисты: банкир Вестингауз и виконт Монморанси. Сколько нам известно, ему принадлежала какая-то главенствующая роль. Товарищ, введите преступника.

Боб замер. Все глаза обратились в сторону маленькой двери, откуда рыбак Кнейф торжественно вывел, точнее — вынес хрупкое очаровательное создание в бархатном камзоле, итальянском воротнике и серебряных пряжках на маленьких стройных ногах. Лицо его было бледно и смугло, рыжие кудри падали на воротник. Скульптор Апполлино уселся за решетку, и тотчас же его глубокий, томный, бездонный взгляд устремился на Боба Друка.

Боб неуверенно поднялся с места. Глаза его блуждали.

— Я требую медицинской экспертизы, — начал он трепетным голосом, — скульптор Апполлино невменяем. Он действовал по чужому плану как исполнитель, но он столько же понимает в своих преступлениях, сколько пятилетний ребенок.

— Глупости! — произнес вдруг низкий, басистый, отвратительный голос, похожий на царапание ножей друг о друга. — Дурак! Я никогда не была и не буду исполнителем.

Боб, судьи, Кнейф — вздрогнули. Отвратительный голос принадлежал Лорелее. По лицу ее змеилась улыбка безумной гордости. Она продолжала хрипеть:

— Задавайте вопросы. Я скажу все. К чорту идиотскую канитель!

Друк упал на стул, раздавленный тошнотворным чувством омерзения. Он вылечился в один миг от первого звука.

Обвинитель начал допрос:

— Вы скульптор Апполлино из Мантуи?

— Нет!

— Назовите ваше настоящее имя!

— Я — Клэр Бессон.

— Вы дочь сумасшедшего Грегорио Чиче?

— Великого принца Чиче!

— Расскажите нам историю убийства Пфеффера. Каким документом вы завлекли его в Зузель?

— Ха-ха-ха! — расхохоталось существо ржавым смехом, от которого у судей задрожали мускулы, а Кнейф судорожно дернул револьвером. — Нет ничего легче. Я пригрозила, что опубликую в германской печати его письмо к министру Шперлингу, написанное десять лет назад.

— Не можете ли вы прочесть нам это письмо?

Лорелея сунула руку в камзол и бросила судьям окровавленный, грязный лист бумаги. Главный обвинитель брезгливо поднял его двумя пальцами и прочел вслух:

«Дорогой Куртельхен!

Сегодня утром я подумал: вот подходящая минута для революции. Эта мысль пронзила меня до такой степени, что я топнул ногой и заходил взад и вперед по комнате… Тсс!

Твой неукротимый Муми Пфеффер».

— Чорт побери! — воскликнул обвинитель. — Примите эту гадость!

Он с отвращением бросил письмо секретарю и выждал, покуда не умолкнут громовые раскаты хохота. Потом он обвел судей глазами.