«Лонгхольмский сиделец» и другие…

Уже в первом сражении с немцами полк генерала Маннергейма, обороняя город Красник, выдержал удары превосходящих сил врага. Получив подкрепление, генерал провел свою кавалерию в стремительную атаку, обратив противника в бегство. За бой при Краснике генерал-майор Маннергейм приказом командующего 4-й армии был награжден золотым Георгиевским оружием. Но и этот факт не поколебал отношения Баташова к барону, потому что ранее, перебирая бумаги генерал-квартирмейстерской службы в Ставке, он нашел рапорт начальника КРО армии с объяснительной запиской старшего адъютанта 12-й кавалерийской дивизии, где тот утверждал, что генерал Маннергейм, получив «весьма секретную» директиву штаба фронта, в которой приводились конкретные примеры шпионской деятельности евреев и этнических немцев в прифронтовой полосе, приказал никому больше об этом не докладывать, а положить документ под сукно. «…Это не приказ, а глупость, – сказал он, – спрячьте его подальше от глаз офицеров. Визировать его не будем». На рапорте стояла виза генерала Данилова: «По распоряжению Н.Н., дело закрыть и отправить в архив». Баташов сразу понял, что «Н.Н», это не кто иной, как великий князь Николай Николаевич, который, познакомившись с бароном через Брусилова еще в Варшаве, ходатайствовал тогда о пожаловании ему чина генерал-майора и зачислении в свиту Его Величества. Таким образом, должностное преступление Маннергема было спущено на тормозах. А ведь именно из-за того, что командирам полков не была своевременно доведена директива о противодействии шпионству и диверсиям, кавалерийскому полку из состава 12-й кавалерийской дивизии, в котором служил Аристарх, пришлось при отступлении форсировать Днестр вплавь с помощью подручных средств, в результате чего полк потерял обоз, много людей и лошадей. И все потому, что в полосе отступления дивизии диверсантами были взорваны мосты и уничтожены паромные переправы. Соседняя Дикая дивизия, заблаговременно выставив на мостах охранение, переправилась через Днестр без потерь…

«И вот этот человек, для которого спокойствие превыше всего, до сих пор, несмотря ни на что, остается начальником дивизии, – думал Баташов, – и в любой момент, вопреки приказам и указаниям свыше, может навредить не только себе, но и своим подчиненным…»

От этих грустных мыслей оторвал генерала кондуктор, который зазвонил в колокольчик, предупреждая пассажиров о том, что поезд подходит к Пскову.

Старинный город встретил Баташова теплым вечером запоздалого бабьего лета. На станции генерала никто не встречал, и он выбрал из десятка стоящих у вокзала лихачей пролетку разбитного на вид и расторопного извозчика, который при виде генерала быстро соскочил с козел и чуть ли не силой выхватил у него из рук дорожный чемоданчик.

Устроившись в коляске, Баташов многозначительно промолвил:

– Небось догадываешься, братец, куда меня везти.

Возница окинул хитрым, оценивающим взглядом генерала и довольно развязно произнес:

– Я, ваше превосходительство, с одного взгляда вижу, кого и куда нужно доставить. Вас либо в штаб Северного фронта, что на Георгиевской, либо сразу в контрразведку…

– С чего это ты, братец, взял? – явно удивился Баташов.

– А я вчера офицеров с вокзала возил. Слышал, как они балакали о том, что на днях два генерала должны из Ставки прикатить. Один в штаб, другой в контрразведку. Даже фамилии называли, да я не запомнил, – таинственно изрек «ванька», направляя лошадь по узким улочкам и переулкам на Георгиевскую.

– А что они еще говорили? – поинтересовался Баташов, заранее рассчитавшись за поездку серебряным рублем.

Обрадованный щедростью пассажира возница разговорился. От него Баташов узнал не только о том, что творилось в штабе, но и о повальных переселениях евреев и арестах немцев из числа переселенцев, проводимых накануне контрразведкой.

– Говорят, что новый начальник контрразведки – чистый зверь… – в доверительном запале выпалил лихач и, вдруг поняв, что пассажир может быть и есть тот самый ожидаемый генерал-контрразведчик, испуганно замолчал. Что есть силы огрев бичом лошадь, он надсадно прохрипел:

– Но-о-о, окаянная! Леший тебя возьми!

Втянув голову в плечи, словно ожидая яростного тычка недовольного его откровением пассажира, «ванька» надолго замолчал, сосредоточив все свое внимание на дороге.

Баташов не стал раскрывать свое инкогнито, а только, с сожалением думая о выведанных у возницы «тайнах мадридского двора», машинально промолвил:

– К штабу!

Услышав это, извозчик облегченно вздохнул и, обернувшись к пассажиру, хотел продолжить свое повествование, но задумчивое и явно помрачневшее лицо генерала, взгляд которого рассеянно скользил по золоченым куполу и шпилю Троицкого собора, заключенного в Псковском кремле, к разговору не располагало.

Провожая взглядом многочисленные башни Псковской твердыни, не раз спасавшие псковичей от нашествий с Запада, Баташов, с воодушевлением подумал:

«Вот и теперь Пскову – охранителю земель русских – предстоит стать нерушимой крепостью на пути многочисленного и хорошо подготовленного к войне врага».