Лох с планеты Земля

Каким образом работает придуманная ими живая видеокамера? Начал Макс с аксиомы, что вся наша мысленная деятельность это простой перебор вариантов по принципу «подходит/не подходит». Утверждение сиё он назвал аксиомой потому что, ничего никому доказывать он не собирается, а ему лично всё и так ясно.

Кстати, по объективным данным, наши зрачки в состоянии «полного покоя» совершают до двух тысяч микро-движений. Наша нервная система фиксирует только различия, и если нечто неизменно долее срока нашей «короткой» памяти, мы этого не замечаем.

Далее процедуры перебора, дающие стабильные результаты «архивируются» — так мы «узнаём» изображение, увидев лишь его часть. Понятно, что наиболее задействованные «функции» поддерживаются большим числом нейронов, это наша «быстрая» память.

Менее используемые «тонут», архивируются — чем дольше к ним не обращаются, тем большим числом этапов-уровней. Не забывается, конечно, ничего, но чтобы вспомнить некоторые вещи, нужно потратить столько ресурсов и времени, что оно того просто не стоит.

И дело ведь не в том, чтобы вспомнить, а в том, чтобы передать воспоминание машине. У японцев это получилось спонтанно. Они, как уже говорилось, тренировали счёт по методике Макса, используя карточные задачи. Сами уроки сохранялись в памяти Буханки, а для простоты и наглядности Джун и Кин снабжали их зарисовками игроков.

Искин стараниями Макса не может обойти ни бита необработанной информации… и картинки однажды стали жить своей жизнью. У японцев и искина сформировался собственный общий язык образов. А дальше просто — пилоты «думали» на этом языке, и Буханка снимала данные с имплантов, вживлённых в речевые центры.

— Но и это не самое главное! — Макс увлечённо размахивал передо мной пучком проводов.

Я отобрал у него хлам и сунул в пакет, а он, ничего не замечая, продолжил. — Что, по-твоему, нейросети? Как ты их понимаешь?

Я честно признался, что совсем никак не понимаю.

Макс для начала дал общее определение — это группа имплантов. Первое её назначение — дополнительные вычислительные мощности и память, второе — коммутация с киберсистемами. Главное — спровоцировать деление нейронов на своих контактах, вырастить саму нейросеть-симбиота, к которому и обращается мозг.

Макс лукаво спросил. — Ничего не напоминает?

Я помотал башкой, скорее, чтоб утрясти в мозгах этакую негабаритную хрень.

— Да мы ж делаем то же самое! Тренируем, заставляем усиливаться «быструю» память, и синхронизируем её с искином. Я тебе больше скажу — можно активировать несколько очагов «быстрых нейронов»…

— Шиза! — первое, что пришло мне в голову.

— Конечно, — Макс согласился, — но! Это болезнь, если они развиваются спонтанно и независимо. А у нас согласованы, структурированы. Это просто сопроцессоры!

— Угу, просто, — вздыхаю обреченно. — Делать-то мне теперь что прикажешь? Мне-то эти штуки, вроде как, ни к чему.

— Ну… — Макс смутился, — я слышал, что тебе придётся летать без оператора…

— Допустим, — соглашаюсь с этим доводом, — хотя Кэш говорит, что я быстро расту.

— Но лишними дополнительные возможности не будут?

— Конечно, не будут, — говорю уже раздражённо, — они ж помогут выжить в бою!

— Кстати, о боях, — Макс, почувствовав мою заинтересованность, тут же уселся прямо на полу. Пошёл с козырей. — Тебе ведь хоккей нужен, чтобы отрабатывать взаимодействие в группе?

— Какой догадливый! — я с него улыбаюсь, — нефиг рассиживаться, говори и работай.

— Да ладно, — он присел на корточки и принялся собирать осколки пластика, — не хочешь, не надо. Только мне сказали…

— Да надо, — вздыхаю печально, — но ты ж говоришь, что не получится.

— Когда это я такое говорил? — удивился Макс. — Покатаетесь просто пока во всём нарисованном.

— А как же эффект присутствия? Как у немцев на горных лыжах? Ну, как твои японцы всё смогли передать Буханке?

— Так, тут два вопроса. — Макс снова уселся на полу, и я не стал его прерывать. — Первый это эффект присутствия. Для начала натренируешь свой «треник»…

— Э?

— Ну, ты ведь уже играешь с валькириями в ангаре? Покатаешься в тренировочном костюме, а с него запись мышечной активности передадим искину.

— Во как! — в перспективе забрезжил свет, — только знаешь, с ними и в жесткаче небезопасно играть!

— Будешь надевать под скафандр, не спаришься — у жесткачей хорошая терморегуляция.

— Ну… ладно! — мне ещё не всё ясно, — но как мы создадим саму игру? Поле, противников…

— А вот это будет непросто, — Макс стал серьёзен. — Понимаешь, в лыжах и стрельбе человек играет один, а тебе нужна командная игра. Как-то нужно будет растолковать это Буханке.

— И как? — поощряю его ожидаемым вопросом.

— Даже не знаю. Я-то говорю с ней на её родном, машинном. А тебе придётся постараться. Искины ненавидят функциональную избыточность, нечёткость формулировок…

— Чего ненавидят? — пресекаю заумь.

— Воду и словесный понос! Танака за основу языка общения с искином взяли хайку, знаешь, что это такое? — Макс снова вознаградил неожиданным ответом.

— Японские стихи, только я ж не японец!