Логово

Джереми перелез через предохранительное ограждение и встал во весь роет в углубление для ног, лицом по ходу поезда. Через плечо бросил быстрый взгляд на Тода, все еще без движения сидевшего на своем месте за предохранительной рейкой. Лицо его было обиженным и надутым. Но Джереми стало вдруг все равно, присоединится Тод к нему или нет. Про себя он решил, что все равно, рано или поздно, убьет его, и, если не будет возможности сделать это сегодня, в "Мире фантазии", в день его рождения, он сделает это в другой раз и в другом месте. Мысль об убийстве сама по себе доставляла ему огромное удовольствие. Как в той песне, которую поют по телевизору в коммерческой рекламе кетчупа: он такой густой, что требуется время и время, пока он выльется из бутылки – пре-е-е-двку-у-у-ше-е-е-ние! Пара дней или недель ожидания подходящего случая, чтобы укокошить Тода, сделает само убийство еще более притягательным и желанным. Поэтому он не стал больше донимать Тода, только с головы до ног смерил его презрительным взглядом. Пре-е-е-д-в-к-у-у-у-ш-е-е-е-н-и-и-и-и-е!

– Я не боюсь, – продолжал оправдываться Тод.

– Прекрасно.

– Просто не хочу под конец испортить весь вечер.

– Естественно.

– Гад ты ползучий.

На что Джереми спокойно ответил:

– Жопа ты, а не космический всадник.

Это оскорбление подействовало, как наркотик. Тод настолько уверовал в собственную трескотню о дружбе, что не мог не быть уязвленным скрытым смыслом этой насмешки, подразумевающей, что он не знает, как должен в такой ситуации вести себя настоящий друг. На его широком, открытом лице отразилась не только боль за уязвленное самолюбие, но такое отчаяние, что Джереми по-настоящему стало страшно. Может быть, Тод в душе все же знает, что жизнь – это жестокая игра, в которой каждый игрок стремится во что бы то ни стало оказаться победителем, и знание это смущает и страшит его, и потому он так истово хватается за единственную соломинку-надежду, дружбу, чтобы не утонуть в этом знании. Если в этой игре вести борьбу не одному, а сообща, с одним или несколькими партнерами, когда уже весь мир не против тебя одного, а против твоей, хоть и небольшой, но все же сплоченной команды: Тод Леддербекк и его лучший друг Джереми против всего человечества – в этом было даже что-то романтическое и увлекательное, но в то же время от Тода Джереми буквально выворачивало наизнанку.

Прижатый перекладиной к сиденью, обиженно нахохлившийся, Тод принял решение. За решением немедленно последовало действие, и он начал, извиваясь всем телом, быстро выпрастываться из-под ограничительной планки.

– Давай, давай, быстрее, – подзадоривал его Джереми, – мы уже почти у самой вершины.

Тод ужом вывернулся из-под рейки и скользнул в углубление для ног рядом с Джереми. Зацепившись ногой за рейку, он чуть не вылетел из тележки.

Джереми успел подхватить его и поставить рядом с собой. Еще не время ему было вылетать из поезда, и не место. Слишком маленькой была скорость. Самое худшее, что с ним здесь может произойти, это то, что он отделается легкими ушибами.

Но теперь они вместе, стоят плечом к плечу, широко расставив ноги и чуть отклонившись назад, прижимаются к перекладине, из-под которой вылезли, крепко держась за нее заведенными назад руками и во весь рот улыбаясь друг другу, а поезд уже подходит почти к самой вершине подъема. Вот он проскочил через вращающиеся двери в следующий, темный, участок маршрута. Этот участок был ровным и такой длины, чтобы поднять на несколько делений внутреннее напряжение пассажиров. Пред-вку-ш-е-е-е-ние! Когда у Джереми уже зарябило в глазах, передняя тележка опрокинулась вниз, и в темноте раздались вопли находившихся в ней людей. За первой вторая, третья, четвертая, пятая…

– Космические всадники! – в один голос заорали Джереми и Тод.