Логика социальных наук.

Решения предлагаются и подвергаются критике. Если решение недоступно для

предметной критики, то уже поэтому оно исключается как ненужное, возможно, только на

некоторое время:

б) если оно доступно для предметной критики, то мы попытаемся его опровергнуть; в

таком случае всякая критика заключается в попытке опровержения; в) если одно решение было опровергнуто нашей критикой, то нам нужно испытать другое; г) если оно выдерживает критику, то мы предварительно его принимаем; а именно: мы

принимаем его, как заслуживающее дальнейшего обсуждения и критики; д) научный метод, следовательно, есть метод решения, контролируемый самой строгой

критикой. Это критическое развитие метода проб и ошибок ("trial and error"); е) так называемая объективность науки заключается в объективности критического

метода; это означает прежде всего, что ни одна теория не свободна от критики, а

логическое вспомогательное средство критики - категория логического противоречия -

объективна.

Главную идею, лежащую в основании моего главного тезиса, наверное, можно изложить

и следующим образом.

Седьмой тезис. Напряжение между знанием и незнанием ведет к проблеме и к попытке

решения. Но оно всегда остается непреодолимым.

Наше знание всегда состоит из предварительных решений и проб, тем самым в принципе

сохраняется возможность того, что оно ложно и может оказаться незнанием.

Единственная форма оправдания нашего знания лишь предварительна: она заключается

в критике, а точнее, в том, что наши попытки решения до сего времени выдерживали

нашу самую суровую критику.

Превосходящего данное оправдания не существует. В частности, наши попытки решения

нельзя представлять вероятностными (в смысле исчисления вероятностей).

Эту точку зрения, наверное, логично обозначить как критицистскую. Чтобы хотя бы

немного обрисовать мой главный тезис и его значимость для социологии, было бы

целесообразно противопоставить его некоторым иным тезисам, вытекающим из широко

распространенной и зачастую совершенно бессознательно усваиваемой методологии.

Примером могут служить промахи и недоразумения методологического натурализма или

сциентизма, который требует от социальных наук, чтобы они, наконец, научились у

естественных наук научному методу. Этот неудачливый натурализм выдвигает

требование такого рода: начинать с наблюдений и измерений; например, со сбора

статистических сведений; затем индуктивно продвигаться к обобщениям и теоретическим

построениям. Так мы приблизимся к идеалу научной объективности - насколько это

вообще возможно для социальных наук. При этом нам будет ясно, что в социальных

науках объективности достичь сложнее (если таковая вообще достижима), чем в

естествознании: ибо объективность означает свободу от оценок, а социальные науки

лишь в редчайших случаях могут настолько освободиться от оценок, присущих

собственному социальному слою, чтобы хоть на сколько-нибудь подойти к свободе от

оценок и объективности.

По моему мнению, каждое из этих суждений, приписанных мною неудачливому

натурализму, является в основе своей ложным, исходит из непонимания

естественнонаучного метода, даже из мифа, к сожалению, мифа слишком

распространенного и влиятельного - об индуктивном характере естественнонаучного

метода и естественнонаучной объективности. Небольшую часть отпущенного мне

драгоценного времени я хотел бы потратить на критику этого натурализма.

Хотя большая часть представителей социальных наук должна была бы решительно

противостоять тем или иным частным тезисам этого натурализма, на деле он сегодня в

общем и целом одерживает верх в социальных науках (за исключением национальной

экономики), по крайней мере в англосаксонских странах. Симптомы этой победы я хотел

бы сформулировать в своем восьмом тезисе.

Восьмой тезис. Хотя еще до второй мировой войны присутствовала идея социологии как

всеобщей теоретической науки об обществе - соотносимая, пожалуй, с теоретической

физикой - а идея социальной антропологии представляла последнюю как специальную, прикладную социологию (применимую к примитивным обществам), сегодня это

соотношение удивительным образом перевернулось. Социальная антропология, или

этнология, сделалась всеобщей социальной наукой, и кажется, что социология все

больше примиряется с ролью частной социальной антропологии. А именно прикладной

социальной антропологии, исследующей весьма специфические формы общества -

антропологии высокоинду-стриализированных западноевропейских форм общества. Если

сказать еще короче: отношение между социологией и антропологией перевернулось.

Социальная антропология перешла с положения прикладной специальной науки на

положение основополагающей науки, а антрополог из скромного и довольно близорукого

полевого работника сделался дальновидным и глубокомысленным социальным

теоретиком, неким социальным глубинным психологом. Теоретический же социолог

должен быть даже рад тому, что как полевой исследователь и специалист он может

найти себе пристанище: как наблюдатель, описывающий тотемы и табу, присущие белой

расе западноевропейских стран и Соединенных Штатов.