Логика случая. О природе и происхождении биологической эволюции

Можно многое сказать в пользу модельно-зависимого реализма. Чтобы защитить этот серьезный взгляд на науку, физики (включая не только Хокинга и Млодинова, но и Ричарда Фейнмана) обращаются к сравнению мифологических идей стабильности Солнечной системы и соображений, выдвигаемых птолемеевой и ньютоновой физиками. Древнегреческие астрономы заменили мифологию рациональной, но произвольной концепцией эпициклов, множества сфер, обращающихся вокруг неподвижной Земли с прикрепленными к ним небесными телами. Коперник и Кеплер заменили схему эпициклов моделью планет, обращающихся по эллиптическим орбитам вокруг неподвижного Солнца. Ньютон представил теоретическое обоснование для этой модели в виде своего закона гравитации, согласно которому сила притяжения держит тела на стабильных траекториях. Можно утверждать, однако, как предложил Фейнман, что Ньютонова картина мира столь же мифологична, как и Птолемеева, а то, что мы считаем иначе, — дело привычки. В самом деле, что это за «силы», которые будто бы действуют в пустом пространстве на расстоянии, и чем они лучше, скажем, богов, предпринимающих некоторые периодические действия, позволяющие миру продолжать свое существование? Если обдумать это трезво, силы настолько же непонятны, как и боги. Действительно, сам Ньютон превосходно выразился, что он не «измышляет гипотез», утверждение, которое надо понимать в том смысле, что сэр Исаак обдуманно отказывается сказать что-то о том, «как устроен мир», — и очень правильно отказывается, считает Фейнман. В модельно-зависимом реализме наука разрабатывает модели, которые затем сравниваются с наблюдениями; победителем среди конкурирующих моделей становится та, что лучше остальных совпадает с наблюдениями, точнее других предсказывает новые экспериментальные результаты и проста настолько, насколько это возможно (но не проще). «Истинность» модели (ее способность описывать «реальность») не является частью концепции науки — важны предсказательная сила, элегантность и простота[149].

Я возражаю против мировоззрения модельно-зависимой реальности. Хотя все «картины реальности» являются мифами, Ньютонов миф все-таки лучше Птолемеева, потому что он включает меньше произвольных допущений. В конце концов, Ньютон постулирует небольшое количество сущностей, таких как гравитация и масса, которые, как он открыто признает, невозможно объяснить, в противоположность бесконечной последовательности случайных сущностей — эпициклов, постулируемых Птолемеевой космогонией. Ньютоново мировоззрение, хотя и включает сущности, недоступные для «понимания», представляется более экономным и менее искусственным, чем предыдущие взгляды. Далее можно указать, что эйнштейновская интерпретация гравитации в общей теории относительности представляет собой следующий шаг вперед: Эйнштейн предложил физически правдоподобное описание до того таинственной «силы» в терминах деформации пространства-времени — не только потому, что общая теория относительности лучше объясняет конкретные тонкие эффекты гравитации. Я полагаю, что этот аспект эволюции физики важен для нашего понимания функционирования науки в целом. Никакая модель не может претендовать на точное отображение «реальности», которая принципиально неизвестна; однако последовательные модели мира не только увеличивают точность предсказаний, но и описывают нашу ускользающую реальность все менее нелепо и все более правдоподобно. Другими словами, если сформулировать просто и резко, фраза «новые модели лучше описывают реальность, чем предыдущие» имеет некоторый смысл.

Интересно, что физики, которые во взглядах на науку и природу полностью придерживаются модельно-зависимого реализма, склонны выражать, по другим причинам и, возможно, в более сильных формах, ту же позицию, что и (антинаучные) философы-постмодернисты: «глобальные картины» (метанарративы) считаются полностью неуместными (или, по меньшей мере, не рассматриваются как часть науки). Я полагаю, что такая позиция распространяет скептицизм так далеко, что становится нереалистичной и непродуктивной для развития науки. Более сильная форма реализма, чем та, что принята в модельно-зависимой версии, особенно важна в областях науки, которые являются частично историческими, — тех, где речь идет о событиях, невоспроизводимых в прямых экспериментах, из которых некоторые вполне могут быть уникальными (по крайней мере, в наблюдаемой части Вселенной). Мы изучаем эволюцию не только ради конкретных предсказаний, сколь бы они ни были важны, но, скорее, чтобы получить некое «понимание» истории жизни и ее фундаментальных тенденций, тех, что могут быть неотъемлемо присущи жизни в целом и снова проявятся в других реализациях жизни, если таковые будут когда-либо обнаружены.