Никакой словарь не способен исчерпать всего богатства значений отдельных слов и всех оттенков этих значений. Слово познается и усваивается не на основе сухих и приблизительных словарных разъяснений. Употребление слов в живом и полнокровном языке, в многообразных связях с другими словами — вот источник полноценного знания как отдельных слов, так и языка в целом. Контекстуальные определения, какими бы несовершенными они ни казались, являются фундаментальной предпосылкой владения языком.
Нас просят объяснить, что представляет собой зебра. Мы, затрудняясь сделать это, ведем спрашивающего в зоопарк, подводим его к клетке с зеброй и показываем: "Это и есть зебра".
Определения такого типа напоминают обычные контекстуальные определения. Но контекстом здесь является не отрывок какого-то текста, а ситуация, в которой встречается объект, обозначаемый интересующим нас понятием. В случае с зеброй — это зоопарк, клетка, животное в клетке и т. д.
Остенсивные определения, как и контекстуальные, отличаются некоторой незавершенностью, неокончательностью.
Определение посредством показа не выделяет зебру из ее окружения и не отделяет того, что является общим для всех зебр, от того, что характерно для данного конкретного их представителя. Единичное, индивидуальное слито в таком определении с общим, тем, что свойственно всем зебрам.
Остенсивные определения — и только они — связывают слова с вещами. Без них язык — только словесное кружево, лишенное объективного, предметного содержания.
Определить путем показа можно, конечно, не все имена, а только самые простые, самые конкретные. Можно предъявить стол и сказать: "Это — стол, и все вещи, похожие на него, тоже столы". Но нельзя показать и увидеть бесконечное, абстрактное, конкретное и т. п. Нет предмета, указав на который можно было бы заявить: "Это и есть то, что обозначается словом "конкретное"". Здесь нужно уже не остенсивное, а вербальное определение, т. е. чисто словесное определение, не предполагающее показа определяемого предмета.
В явных определениях отождествляются, приравниваются друг к другу два имени. Одно — определяемое имя, содержание которого требуется раскрыть, другое — определяющее имя, решающее эту задачу.
Обычное словарное определение гиперболы: "Гипербола — это стилистическая фигура, состоящая в образном преувеличении, например: "Наметали стог выше тучи"". Определяющая часть выражается словами "стилистическая фигура, состоящая…" и слагается из двух частей. Сначала понятие гиперболы подводится под более широкое понятие "стилистическая фигура". Затем гипербола отграничивается от всех других стилистических фигур. Это достигается указанием признака ("образное преувеличение"), присущего только гиперболе и отсутствующего у иных стилистических фигур, с которыми можно было бы спутать гиперболу. Явное определение гиперболы дополняется примером.
Явные определения этого типа принято называть
Общая схема классических определений: "
Родо-видовое, или классическое, определение — одно из самых простых и распространенных определений. В словарях и энциклопедиях подавляющее большинство определений относится именно к этому типу. Иногда даже считают, что всякое определение является родо-видовым. Разумеется, это неверно.
К явным определениям и, в частности, к родо-видовым предъявляется ряд достаточно простых и очевидных требований. Их называют обычно
1. Определяемое и определяющее понятия должны быть взаимозаменяемы. Если в каком-то предложении встречается одно из этих понятий, всегда должна существовать возможность заменить его другим. При этом предложение, истинное до замены, должно остаться истинным и после нее.
Для определений через род и видовое отличие это правило формулируется как правило соразмерности определяемого и определяющего понятий:
Соразмерны, например, имена "гомотипия" и "сходство симметричных органов" (скажем, правой и левой руки). Соразмерны также "голкипер" и "вратарь", "нонсенс" и "бессмыслица". Встретив в каком-то предложении имя "нонсенс", мы вправе заменить его на "бессмыслицу" и наоборот.