Логическая машина

И я начал говорить всякую чушь - что, дескать, зимой деревья, покрытые снегом, становятся канареечно-желтыми, а летом, от жары - цвета фиджи, что вагоны берлинской надземки - на колесах, хотя - всякий знает - их уже давным-давно заменил сжатый воздух. Машина звонила и кричала: "Не-ло-гич-но! Не-ло-гич-но!" Я дошел до абсурда, заявив, что с недавних пор ласточки пользуются губной помадой.

Вдруг я заметил, что машина запнулась. Она умолкла, словно прислушиваясь ко мне.

Михаэл вмешался, прошептав мне: "Повтори. Может, ты набрел на ключевое слово".

Я говорил: "Ласточки, ласточки, ласточки!", а машина кричала "Не-ло-гич-но!" Тогда я сказал: "Губная помада, губная помада, губная помада", и она замолчала. Мы услышали чье-то дыхание, и затем откуда-то издалека голос мужчины: "В высшей степени эффективная губная помада!" При этом зажегся сигнал "память".

- Что? - удивился Михаэл.

- Аделаида Брун, - невольно вырвалось у меня.

- Что? - переспросил Михаэл.

- Тише!

Тут снова послышался шорох, который я не в состоянии описать. Шепот... нежные звуки музыки... щебет птиц за окном... потом голос девушки... "Йонас, ты, ты", - голос фрейлейн Брун - я бы сказал, в высшей степени впечатляющие звуки.

- Пусть теперь машина объяснит, что произошло! - заявил Михаэл и приказал ей: - Дай определение!

На мой взгляд, это было чересчур жестоко, прямо-таки бесчеловечно. Как могла сейчас машина объяснить таинственные звуки? Что ей, сплетничать об Аделаиде Брун?

Скрежещущим машинным голосом, но очень тихо, машина сказала: "Происходит непонятное. Происходит непонятное. Происходит непонятное". В этих словах чувствовалась тревога, почти отчаяние.

Михаэл заявил, что сейчас спросит ее о чем-то, что в обычных условиях для нее яснее ясного, - что-нибудь связанное с ее работой в архитектурном бюро.

- Отвечай! - велел он.

Мы услышали голос мужчины, оценившего эффективность губной помады; сейчас он говорил, что на трассу А он предполагает израсходовать столько-то миллионов, и спросил машину, сколько будет стоить трасса Б. На это машина ответила, что трасса Б обойдется на столько-то дороже трассы А, значит, трасса А - оптимальна. И тогда мужчина сказал: "Ну, вот видите!" Послышалось шуршание нейлоновой бумаги, а может быть, то шуршала прозрачная пернильная шерсть.

- Происходит непонятное, - пробормотала машина.

Тут Аделаида Брун сказала, что, если выбрать дорогую трассу, тогда не придется срывать и разрушать старинную башню XIII века.

- Не-ло-гич-но! - крикнула машина и зазвонила.

"Ничего она в этом не смыслит", - сказал голос мужчины. Аделаида ответила, что она любит старую башню. А он перебил: "Брось ты эту башню, забудь о ней хотя бы сейчас. Я хочу, чтобы меня тоже любили".

И снова машина пробормотала: "Происходит непонятное".

- Ах, вот оно что, - сказал Михаэл, - опять кто-то засорил машину идеальными категориями. Еще в детстве нас учили не бросать капустные очистки и битую посуду в одно место, а сортировать отходы. Прошло столько лет, а мы все еще ведем себя как до всемирного потопа.

Порывшись некоторое время в "памяти" машины, он выбросил оттуда все непонятное и нелогичное.

Затем спросил у машины, чему равно отношение корня квадратного из 2.374.653, умноженного на "пи", умноженного на 143.276.453, к 2.357.865.436.554, и тут же получил ответ.

- Она снова в порядке, - с удовлетворением сказал Михаэл.

Я спросил, не хочет ли он лично вернуть машину фрейлейн Аделаиде Брун.

- Нет, - сказал он, - я психиатр машин. Общение с публикой - не для меня. Но ты можешь передать ей, чтобы она больше не засоряла машину.

Когда фрейлейн Брун в своем прозрачном автомобиле подъехала к двери нашего бюро, я не стал повторять ей слова старого грубияна, но постарался осторожно объяснить, что пока еще машины не в состоянии приспособиться к человеческим понятиям и что рекомендуется выключать машины, когда речь заходит о ценностях типа старой башни, которая, по мнению машины, лишь удорожает строительство трассы и мешает движению. Или, например, о любви, которую логические машины считают алогизмом.