Лодка и Я (сборник)

— Любить — это и есть абсолют. Прежде всего Бога. А затем своих ближних, своих врагов, самого крошечного воробья и былинку. Поэтому, — добавила она, — у меня нет ни сил, ни времени любить тех, кто ждет моей любви. Я вынуждена с этим смириться.

Я заметила:

— Но кто для тебя ближний, ведь мы — люди обычные, мы любим тебя, я имею в виду нашу семью, друзей, твоего близкого друга?

Карин улыбнулась и объяснила:

— Ты не понимаешь — я могу почитать их, я могу почитать вас, вы — это дар, за который я благодарна, но это не то, что я должна сохранить для себя самой.

Я не поняла, не поняла тогда. Я восхищалась все так же, но была сбита с толку.

На другое утро мне пришлось поехать вместе с дядюшкой Хуго и тетушкой Эльсой в Швейцарию, в Гриндельвальд, который они любили и в котором решили провести отпуск. Потом я должна была вернуться в Финляндию. Карин осталась дома, она стояла на лестнице и смотрела на нас, такая же серьезная, как всегда.

Гриндельвальд, этот грозный ландшафт, где на фоне упорядоченной идиллии возвышаются опасные острые вершины, где черная тень опускается слишком рано, так что не видно горизонта…

Вместе с большой группой туристов мы поднимались выше и выше среди немыслимой красоты цветов. У дядюшки Хуго были с собой альпийский посох и фотоаппарат. Он часто останавливался и фотографировал, он менял пленку, он забегал то и дело в сторону… и тут внезапно исчез. Его искали, настороженно спорили меж собой, время шло. Тетушка Эльса молча и неподвижно сидела на камне, за темными очками она скрывала свой страх. Я поняла, как любила она дядюшку Хуго!

Когда его наконец нашли, он, не чувствуя никакого стыда, был весел как всегда и улыбался, сверкая слишком белыми зубами. «Небольшое приключение! — сказал он. — А теперь отправимся дальше в этот чудный свободный мир».

Мы подошли к маленькому горному озерцу, в котором отражалось небо, оно лежало словно голубой драгоценный камень среди ужасных крутых обрывов. Тетушка Эльса, повернувшись ко мне, наконец вымолвила:

— Понимаешь, это озеро такое же, как он. Чистое!

В пору своих первых путешествий я держала пари с самой собой: плавать в каждом новом водоеме, какой только встретится по пути, — в реке, в море, в озере, — но горные озера все-таки слишком холодны.

4

Прошло много лет, после войны [87]приехала Карин и остановилась у меня. Она встречалась с моими друзьями и всем понравилась, они были очарованы ею и говорили: «Неужели вы в самом деле родственники? Она такая красивая и такая спокойная!»

Карин все больше молчала. А они и не знали, что были представлены святой.

Теперь я любила Карин, не завидуя ей. Мне хотелось одарить ее, дать все, что ей может понадобиться и что придется ей по вкусу. Но каждый раз ей необходимо было сначала пойти в ванную и побеседовать с Богом, дабы узнать, можно принять мой дар или нет. В иных случаях она считала, что может его принять, но большей частью дар необходимо было выбросить в море. То, что Карин нравилось больше всего, в самом деле выбрасывалось в море.

Я спросила о дядюшке Хуго и тетушке Эльсе, и Карин ответила, что она отступилась от них, потому что слишком их любила. «И тебя я тоже оставлю!» — сказала она.

Вот тогда я узнала, что она любила меня, это было грустным утешением.

В то время уже появилась электронная музыка — Пьер Шеффер, Клаус Шульце, — абстрактная музыка, в которой слышались галактическое одиночество, заброшенность, пустота, эта музыка очаровала меня, мне хотелось, чтобы Карин тоже ее послушала. Мне не следовало ставить эту пластинку. Я объяснила, что это такой новый эксперимент, ты, мол, должна послушать, это все равно как сферические вибрации в мировом пространстве, разве не так?

— Помолчи! — сказала Карин. — Я слушаю.

Мы слушали вместе. Комната, казалось, дрожала от звуков электронной музыки, Карин побледнела и сидела совершенно неподвижно.

Я вскочила, чтобы выключить проигрыватель, но Карин воскликнула:

— Оставь! Это важно для меня!

Мне следовало бы понять: как раз в этот миг Данте спускался в ад и был встречен криками мятущихся.

— Я знаю, — сказала Карин, — это так. Сейчас раздастся глас Божий.

И голос послышался; откуда ей было это знать? Глубокий грустный бас, пронизывавший душу непонятными словами и исчезавший в Галактике, где вибрации затерялись наконец в тишине.

Я сказала:

— Прости меня! Ты понимаешь, это новая музыка.

— Нет, — спокойно сказала Карин, — она существовала всегда. Мятущиеся с нами все время, я чувствую их. Это может нахлынуть, словно волна, когда угодно, где угодно, на улице, в поезде — все они взывают о помощи, и ты впадаешь в грех, их грех и свой собственный. Ты не можешь поставить пластинку еще раз?

Но я не хотела.

Когда я обняла ее, она, охватив меня руками, держала так, как держат, защищают и утешают чужака, который сам себе навредил или плохо поступил с самим собой.

После отъезда Карин ванная еще долгое время продолжала оставаться святым местом. Иногда случалось, что я заходила туда, чтобы найти ответ на неразрешимые вопросы.

Картины