Лодка

Уцепившись за трап люка боевой рубки, я не свожу глаз со стрелки. Ради бога, только не переставай дрожать. Я гипнотизирую, мысленно заговариваю ее. Она дергается назад сразу на три или четыре деления. Лодка — на плаву, поднимается под действием собственной инерции — подобно высвободившемуся воздушному шарику. Мы действительно стали плавучими.

Через плечо командира я гляжу, не отрываясь, на стрелку манометра. Впрочем, как и все другие. Невообразимо медленно она ползет назад по шкале. На посту управления никто не шевелится. Все молчат.

Стрелка поворачивается медленно, словно в агонии. Мне хочется схватить ее рукой и подтолкнуть назад, как будто так можно помочь лодке подниматься.

— Двести пятьдесят метров! — считает шеф, словно все мы еще не знаем этого. — Двести двадцать! — Двести десять! — Двести!

Поднять перископы не представляется возможным. Они оба неисправны. Так что командир не сможет даже проверить — спокойно наверху или нет. Я сразу прогоняю от себя эту мысль и снова фокусирую все внимание на глубинном манометре. Лодка продолжает неторопливо подниматься.

— Сто восемьдесят!

К моменту, когда стрелка доходит до отметки сто двадцать, командир уже стоит под люком боевой рубки.

Минуты растягиваются, словно резиновая лента.

Мы все стоим неподвижно, как изваяния. Я даже не решаюсь перенести вес тела с одной ноги на другую. В спасательном снаряжении, надетом поверх своего мехового жилета, командир выглядит чудаковато. Когда стрелка доходит до ста семидесяти, он приказывает затемнить освещение на центральном посту. Остается только бледный сумеречный свет, проникающий с обеих сторон сквозь распахнутые люки, которого едва хватает на то, чтобы различить силуэты людей.

Мы всплываем медленно, как лифт, который поднимают наверх вручную после отключения электричества. Теперь я уже переминаюсь с ноги на ногу. Потихоньку, осторожно, чтобы никто не заметил.

Работает акустическое оборудование: это Херманн. Должно быть, он улавливает сейчас множество звуков с разных направлений. Он доложит только в том случае, если что-то обнаружится в непосредственной близости от нас. Но ничего нет. Похоже, нам везет.

— Двадцать пять метров — пятнадцать!

Столбик воды в трубке прибора Папенберга уже начинает понижаться. Командир тяжело взбирается по трапу.

— Люк боевой рубки чист! — рапортует шеф.

Я сглатываю. На мои глаза наворачиваются слезы.

Лодка задвигалась, плавно раскачиваясь взад и вперед. Затем слышится плещущий звук: тшшумм — тшшумм! Волна бьется о борт.

Теперь все, как обычно, происходит быстро. Шеф докладывает:

— Лодка чиста!

А Старик кричит вниз:

— Выровнять давление!

Раздается звонкий стук. Люк боевой рубки резко открывается. Значит, давление не было окончательно выровнено. Прохладный воздух плотным сугробом обрушивается на нас. Моим легким больно, затем они останавливаются — слишком много кислорода для них. Я покачнулся. Боль буквально заставляет меня встать на колени.

Ради бога, что там творится наверху? Вспышки осветительных ракет? Старик что-то заметил? Почему нет команд?

Лодка плавно покачивается взад-вперед. Я слышу плеск мелких волн. Корпус лодки отзывается гонгом.

Наконец раздается бас Старика:

— Приготовиться к пуску дизелей!

В проеме люка по-прежнему темно.

— Приготовиться к вентиляции!

А затем:

— Дизельному отделению — оставаться готовыми к погружению!

Дизельному отделению приготовиться к погружению? Но этот глоток воздуха принадлежит мне. И этот тоже. Влажного, темного, ночного воздуха! Моя грудная клетка расширяется, дыша полной грудью.

Снова плещет волна: Kyrie eleison. Я готов обнять шефа.

Затем сверху доносится:

— Приготовить дизель!

Я передаю команду дальше, крича громче, чем следовало бы.

Выкликаемая по цепочке, она доходит до машинного отделения. Открываются выхлопные отверстия дизелей, баллоны со сжатым воздухом, проверочные клапаны — смотрят, не набралась ли в цилиндры вода — подключают ведущий вал.

Машинное отделение рапортует о готовности — и снова раздается голос Старика:

— Левый дизель — малый вперед!

Рулевой в рубке эхом повторяет команду, я передаю ее дальше на корму.

Рыкнули пусковые нагнетатели сжатого воздуха. Корпус вздрогнул от первого, стартового толчка.

Дизель большими волнами всасывает внутрь лодки свежий воздух. Все люки распахнуты настежь, и он проникает повсюду.

Меня обволакивает шум. Хочется заткнуть уши. Нас могут услышать все от Африки до Испании. А ведь все пространство здесь кишмя кишит наблюдателями. Но что еще остается делать Старику? У нас нет выбора. Мы не можем прокрасться на цыпочках.

Если бы только я мог знать, что видно оттуда, сверху!

Старик вызывает на мостик штурмана. Первый вахтенный стоит рядом со мной, тоже задрав голову вверх. Он держится за ступеньку трапа правой рукой, я — левой. Он — мое зеркальное отражение.

Три или четыре команды одна за другой поступают рулевому, потом раздается обратный приказ:

— Отставить лево руля! Продолжаем идти курсом двести пятьдесят градусов!