Мое дыхание восстановилось. Мои мышцы вновь послушны мне. Я снова могу стоять ровно, не шатаясь, при этом я ощущаю каждый мускул, каждую косточку в своем теле. Мое лицо начинает мерзнуть.
Старик намеревается всплыть. Мы опять полной грудью вдохнем морской воздух. Мы живы. Эти сволочи не смогли убить нас.
Не заметно никаких вспышек бурной радости. Страх еще сковывает меня. Немного расправить напряженные плечи, слегка приподнять головы — это все, что мы можем себе позволить.
Команда совершенно вымотана. Даже после того, как прозвучала команда к всплытию, оба вахтенных на посту управления продолжают безучастно сидеть на распределителях забортной и трюмной воды. Что касается помощника по посту управления, он старается выглядеть, как всегда, но я угадываю ужас в его лице.
Внезапно мне хочется, чтобы наш перископ был в десять раз длиннее. Если бы только Старик мог быстро осмотреться вокруг из нашей нынешней безопасной позиции, так, чтобы мы знали, что творится наверху — что задумала эта свора!
Лодка поднялась на перископную глубину. Мы стоим близко от поверхности. Шеф уверенно управляет лодкой. Никаких намеков на избыточную плавучесть.
Старик высовывает из воды стебелек спаржи. Я слышу, как заработал и снова замолк мотор привода перископа. Затем раздается негромкий стук и легкий щелчок откинутой рукоятки. Старик начинает крутится на своей карусели.
На посту воздух чуть ли не звенит от нашего напряжения. Неосознанно я задерживаю дыхание, пока я не вынужден хватать воздух, как тонущий человек. Сверху не доносится ни слова.
Значит, все выглядит плохо! Если бы все было в порядке, Старик сразу известил бы нас.
— Запишите!
Слава богу, голос Старика.
Штурман счел, что эти слова обращены к нему. Он тянется за карандашом. Бог мой, неужели опять все с самого начала? Шедевр литературы для журнала боевых действий?
— Итак: «В результате перископного наблюдения — неподвижный эсминец, по уточненным данным — на ста градусах — дистанция — около шести с половиной километров». Есть?
—
— «Луна по-прежнему очень яркая». Записали?
—
— «Остаемся под водой.» Вот так!
Больше сверху ни единого слова.
Проходит три-четыре минуты, пока командир спускается наощупь вниз.
— Думали обдурить нас! Старая уловка! Идиоты! И каждый раз они надеются, что мы клюнем. Шеф, опустите ее снова на шестьдесят метров! Мы немного отодвинемся в сторону, и не спеша перезарядим торпеды.
Старик ведет себя так, словно все идет по заранее разработанному плану. Мне хочется закрыть уши ладонями: он говорит так, словно читает скучнейший годовой отчет какой-нибудь компании в деловом развороте газеты:
— Да, штурман, вот еще что: «Бесшумно движемся, чтобы уйти от эсминца. Предположительно эсминец — эсминец потерял с нами контакт… Шумов в непосредственной близости не слышно».
«Предположительно» — это звучит обнадеживающе! Стало быть, он даже не до конца уверен в этом. Он прищуривает глаза. Похоже, он еще не закончил свое сочинение.
— Штурман!
—
— Добавьте вот еще что: «Скоректированное направление — двести пятьдесят градусов: море огня — ослепительное зарево. Считаю, что это пораженный нами танкер».
Старик отдает приказание рулевому:
— Курс — двести пятьдесят градусов!
Я обвожу взглядом собравшихся вокруг, и у всех вижу безразличные лица. Лишь второй вахтенный слегка нахмурился. Первый вахтенный офицер, не выказывая никаких эмоций, смотрит в пустоту. Штурман пишет за «карточным» столом.
И на корме, и в носовом отсеке устраняют неисправности. Постоянно кто-то с промасленными руками проходит через пост управления, чтобы отрапортоваться первому вахтенному, который взял на себя управление рулями глубины. Все они делают это шепотом. Никто, кроме Старика, не осмеливается говорить в полный голос.
— Еще полчаса, и мы перезарядим торпеды, — произносит он и обращается ко мне. — Самое время выпить.
Он явно не собрается покидать пост управления, и я поспешно отправляюсь на поиски бутылки с яблочным соком. Мне совсем не хочется никуда идти. Когда я пролезаю сквозь люк, ноет каждый мускул. Ковыляя мимо Херманна, я замечаю, что он весь поглощен своей ручкой гидрофона. Но мне пока абсолютно безразлично, что он там пытается услышать.
Неважно, каковы были донесения, но спустя полчаса Старик отдает команду перезарядить торпеды.
В носовом отсеке бешено кипит работа. Сырая одежда, свитеры, кожаное обмундирование и всевозможное барахло свалено в кучу перед люком, а палубные плиты подняты.
— Восхвалите Господа нашего трубами и кимвалами, — заводит речитативом торпедный механик Хекер. — Наконец-то хоть места здесь прибавится, — поясняет он мне, вытирая с шеи пот вонючей тряпкой, претендующей на звание полотенца.
Он поторапливает своих кули[78] :
— Поторапливайтесь, ребята, поторапливайтесь — поднимайте их повыше!