Мы часто вспоминали Лизу, общались с ней по телефону, а Илюша, наш меньший внук, который очень к ней привязался, скучал по ней особенно тяжело. Лизе не надо было притворяться, чтобы общаться с ребенком: просто детское в Лизе вставало в любой рост, и детям с ней было еще теплей, чем взрослым.
- Дедушка, разве Лиза больна? – спрашивал Илюша. – Она так здорово играет, так здорово смеется, так здорово читает и катается на роликах, что я не верю тем докторам, о которых ты говорил.
- Мы тоже, - сказал я как можно бодрее. – Лиза – сама себе доктор, и уж себя самого доктор будет лечить очень хорошо. Напиши ей об этом, сыночек!
Эпилог
Нашу семью тоже преследовала онкология: мама и три ее сестры погибли от метастазов самого жестокого убийцы века. И я хорошо понимал, что мир еще не знал способа борьбы с этим недугом, и простое бодрячество, что «все будет хорошо», что мажор Лизы победит, потому что он нужен даже больше всем, чем ей, мог помочь только в сочетании со всем арсеналом средств, которые накопила наука о раке (канцере).
- Илюшенька, - писала Лиза в ответном письме, - у меня есть добрые вести. Мои рачки в бедре перестали ползать вперед, а движутся назад, и пораженное место резко уменьшилось. У меня и анализы очень хорошие. Сведущие люди говорят, что мы с тобой будем играть много лет во все твои любимые игры. Я хочу поставить благодарственную свечу: могу в церковь, могу и в синагогу, как, впрочем, и ты тоже. Напиши мне, куда, я тебя послушаю. Твоя глупая здоровая Лиза».
Как много мы теряем оттого, что в те времена, когда мы в этом особенно нуждаемся, у нас нет настоящих наставников, тех, кто не допустил бы, чтобы мы стали врачами, когда мы преуспели бы в журналистике, и не стали бы офицерами, когда знаем дорогу к сердцу детей! И Лизе никто не мог помочь понять, что у костра ее мажора должны греться и подсвечиваться те, кто сочиняет, пишет, лечит, рисует – и это, может быть, важнее, чем уметь все это делать самому, но не самым лучшим образом…
Я подумал об этом, когда прочитал добрые, положительные, мягкие, щадящие аннотации Лизы к произведениям, которые получили самую высокую оценку… только у нее; и бесконечную благодарность авторов. Можно оспаривать такую точку зрения, можно настаивать на том, что, если вы плохо выглядите, кто-то имеет право сказать вам об этом, испортив окончательно настроение, но Лизе сама природа выдала другое право – искренне восторгаться и возвращать настроение людям, когда других шансов у них нет. Я скучаю без Лизы, и мне хочется все время о ней говорить, и мне кажется при этом, что я множу круг ее друзей и всех, кто отпразднует со мной долгожданную победу над вселенским злом.
Впрочем, и сейчас я уже более двух часов жду Лизу, чтобы показать ее по договоренности интересному лекарю-гомеопату. Пришлось уже и свидание, извинившись, отменить, да и зло, накопившуюся на Лизу за очередное опоздание, сильно разбавить, а когда она, наконец, артистично запыхавшись, явилась, объявил ей с еле завуалированной издевкой, что она напрасно рвала из себя душу, доктор не сможет нас сегодня принять – занят, и мы свободны.
- Я это, между прочим, знала, - сказала Лиза. – Поэтому не пришла. Вы что, мне не верите?!
- Как же не верить?! Верю! Верю во все, но, главное, верю, что Лиза так же легко отведет, обманет свою беду.
Такая Лиза…
Москва, 12 августа 2011